– Аллах Акбар!

Собеседник захлебнулся гневной речью, в немом изумлении уставившись на меня.

– Что, сволочь, не понимаешь по-арабски. Я говорю: «Аллаху Акбар!»

Путая слова арабской речи, диалекта фур, и нубийского, он начал мне тараторить, то гневно, то просительно, то жалобно. Понимая с третьего на десятое, я разобрал, что он обвиняет меня в вероломстве, потом просит отпустить, и даже хочет, чтобы я принял их веру, и перешёл на их сторону.

Ага, щаззз. У меня может быть только одна сторона, и это – моя сторона. А вера, вера, это то, что, вроде, как есть, а глянешь, вроде, уже и нет. Ну, если ты, конечно, не фанатик.

– Ладно… мужик, давай с тобой договариваться. Ты всё равно умрёшь…

– Так вот, если ответишь на мои вопросы, то умрёшь с горячей пулей в своём, не менее горячем, сердце, если же нет – то… «Видишь вон то дерево», – показал я ему на отдельно стоящий инжир, росший недалеко от дувала.

Тот быстро закивал головой.

– Ну, так вот, я повешу тебя на нём. Да, и не вниз головой, не обольщайся. За шею удавлю…. понял?

Взглянув в мои глаза, он всё понял, и его глаза резко потускнели, а сам он стал бормотать вслух религиозный бред, пытаясь стать мучеником. Нет, мне такой коленкор нужен не был, извини, …брат. Достав бутылочку с ядом, я популярно объяснил ему, что сейчас его подлечу, парализую, а потом скормлю живого, диким зверям, если он откажется мне отвечать. Это его проняло, и он стал отвечать на мои вопросы.

– Ты кто?

– Младший визирь Аль-Максума.

– Оооо, так ты Аль-Максума знаешь.

– ?!!!

– ОН мой кровник.

– !!!

– Ага, где он сейчас? В городе?

– Нет, его вызвал махди Абдаллах, в Хартум, вместе с войском.

– Вот же, б… Ну как так….? Как? Сука… бл… гадство.

Я продолжал материться, ещё минут пятнадцать, а визирь со страхом смотрел на, беснующегося в ярости, с пеной на губах, чёрного дикаря. Закончив материться и беситься, я посмотрел на младшего визиря недобрым взглядом, достал револьвер, отщёлкнул барабан, вынул из него четыре пустые гильзы.

Задумчиво посмотрел на оставшиеся два патрона, потом на визиря. Снова на револьвер. Достал недостающие патроны, заполнив ими пустующие каморы револьвера. Закрыл барабан, задумчиво раскрутил его несколько раз.

Ладно, нечего тратить патроны. На тебя, сволочь, даже пули жалко. Но, я ведь обещал. Эх, что не сделаешь ради того, чтобы оказаться честным, хотя бы перед самим собой.

Убрав револьвер обратно за пояс, достал кинжал, и без замаха, коротко ударил в грудь визиря, попав прямо в сердце. Визирь дернулся у меня в руках, и умер. Его глаза остекленели. Уважая мёртвого, я прикрыл его веки ладонью, закрыв неживые глаза, и, развернувшись, пошёл в Ньялу, откуда слышались дикие крики убиваемых людей, и насилуемых женщин.

«Лес рубят, щепки летят», – невесело усмехнулся я про себя, мимоходом подбирая наиболее интересные трофеи и оружие. Но, пора уже прекратить, весь это беспредел.

Быстро дойдя до группы, первых попавшихся на моём пути воинов, я приказал им прекращать это гадство, и найти мне Ярого, и пошёл дальше, останавливая и избивая любого, кто не подчинялся моим приказам.

Через десять минут, явился Ярый, доложив о выполненном задании, и получив новое, на прекращение бесчинств, убежал его выполнять, а я, прихватив десяток воинов, отправился искать дом Аль-Максума, чтобы вернуть хотя бы часть долга.

Город горел. Нет, не так, город мог бы гореть, но не горел, а дымил, гореть было особо нечему. Все здания были сделаны из глины: глины с навозом, глины и соломы, глины, намазанной на сплетённые решётки из веток, ну, и так далее.