— Ну, Мишка, ты действительно… это! — сказал я, не соображая, как окончить фразу.

Утро выдалось солнечное, по–осеннему прохладное и терпкое. Навстречу машины почти не попадались, все мчали в одну сторону. Георгий (так представился Мишин приятель) легко выжимал из своего «жигуленка» сто десять–сто двадцать километров. Он сказал, что знает одно клевое местечко. Доехали до Красной Пахры, свернули на боковую дорогу, добрались до питомника, и еще за питомником довольно долго петляли по проселкам. Наконец возле шаткого мостика, через какую–то безымянную речушку, остановились и выгрузились. На мостике сидели два рыбака, чего–то высматривали в мутно–серой быстрой воде, мы угостили их сигаретами, спички у них были свои, как и червяки, только рыба не ловилась. Прикуривая, рыбаки с иронией поглядывали на наши ведра и корзины… Отмахав километра полтора лугами (Георгий, неутомимо и не оглядываясь, вышагивал впереди), мы спустились в низину, пересекли по кочкам болото (я, конечно, промок в своих полуботинках) и вошли в тихий сосновый лес. Надо заметить, что четырехмесячный щенок Лелька всю дорогу держался около меня, чему я был рад.

В лесу стояла гулкая, ни на что не похожая, хвойная тишина. Было сухо и твердо. Вбок, сразу от опушки, уходил скошенный, срезанный гигантским резцом овраг, как котлован под высокое здание, но больше Ничего огромного не было вокруг: качался над нашими головами, шелестел листьями и ветвями роскошный русский лес, с хвоей на земле, с папоротниками, с травой, как тина. Последнее время что–то не выпадали дожди, и земля подсохла. Роса проблескивала на ней, как косметика на ресницах красавицы. Грибы любят тепло и сырость, и вряд ли можно было рассчитывать на богатый улов.

С полчаса мы брели впустую, лишь мухоморы торчали разноцветными огнями из травы и мхов, мухоморам числа не было: яркие, без крапинок, в нетронутой вызывающе–гордой красе стояли они повсюду.

Я сбивал им головы палкой, шел хмурый треск и стон от их гибели, но снова и снова возникали из травы мухоморные чудеса, рядами и поодиночке, высокие и наглые, — эх, эти бы грибки да врагам нашим вместо боровиков.

Лелька взялась нюхать с любопытством красивые шляпки, и одну пожевала. Ей то ли понравилось, то ли из озорства, но она стала их есть, за что и получила от меня крепко по затылку, нырнула куда–то в кусты и завыла оттуда писклявым голосом от обиды, разочарования и жалости к себе. Я уж думал, что нашей взаимной симпатии конец, но собачка быстро вернулась, виляя коротким обрубком хвоста, и мы помирились, хотя, я знаю, непедагогично ласкать собаку сразу после трепки. Это вредно для ее маленького разума, она теряет ориентиры и перестает понимать, что к чему.

И тут мне попался темно–бурый масленок. Рос он жалостно одинокий на голом месте, на крохотной полянке и походил сверху на ложного опенка. Маслята — сочные, с нежно–желтым низом грибы. Прекрасные в засоле, да и жареные они отменны с картофелем и сметаной, либо так, сами по себе, приправленные лучком, и я ползал по поляне на коленях, надеясь отыскать еще. Лелька торкалась у меня под руками, лезла ко мне на спину, веселилась и юродствовала, все ей было нипочем.