|
Ты ведь знаешь, как течет наш смеситель, и вот он подарил Луису свой, хотя у него и связаны с ним какие-то воспоминания. Это очень хорошая вещь — от Аспри, в Лондоне. Он сказал, что ему больше нечем отблагодарить нас за гостеприимство. Мы ответили, что возьмем погребец только на время, и знаешь, что он сделал? Он заплатил слуге, чтобы тот снес его к Хамиту, и велел выгравировать на нем надпись. Так что теперь мы не можем его вернуть. И надпись такая странная: «Луису и Марте от их благодарного гостя Джонса». И все. Ни имени. Ни инициалов. — Зато тебя он назвал по имени. — Луиса тоже. Ну, милый, мне пора. — А ведь уйму времени мы опять убили на Джонса, правда? — Ну и что ж, мы, наверно, будем говорить о нем еще не раз. Папа-Док не дает ему охранной грамоты. Даже на дорогу до британского посольства. Правительство присылает каждую неделю официальный протест. Они уверяют, что он просто уголовник, но это, конечно, глупости. Он хотел с ними сотрудничать, но молодой Филипо открыл ему глаза. — Ах вот что он теперь говорит! — Он пытался сорвать поставку оружия для тонтон-макутов. — Ловко придумано. — И это делает его политическим преступником. — Он просто жулик. — А разве все мы понемножку не жульничаем? — Да ты за него просто горой стоишь. И вдруг перед моими глазами возникло нелепое видение: они оба в постели — Марта раздета, как и сейчас, а Джонс в своем женском наряде, с лицом, пожелтевшим от мыльного порошка, задирает выше колен широченную юбку из черного бархата. — Милый, ну что с тобой опять? — Какая-то глупость. Подумать, что я сам привел к вам этого мошенника. А теперь он поселился у вас — и может, на всю жизнь. Или до тех пор, пока кто-нибудь не прикончит Папу-Дока серебряной пулей. Сколько лет живет Миндсенти в американском посольстве в Будапеште? Двенадцать? Джонс видит тебя целый день... — Не так, как ты. — Ну, Джонсу время от времени тоже нужна женщина — это я знаю. Я видел его в действии. Что же касается меня, я встречаюсь с тобой только за обедом или на второразрядных приемах. — Сейчас ты не на приеме. — Он уже перелез через забор. И забрался в самый огород. — Тебе бы писателем быть, — сказала она, — тогда мы все стали бы героями твоих романов. И не могли бы тебе сказать, что мы совсем не такие, не могли бы с тобой спорить. Милый, разве ты не видишь, что ты нас выдумываешь? — Я рад хотя бы тому, что выдумал эту постель. — Ты даже не станешь нас слушать, если то, что мы говорим, не подходит к отведенной нам роли. — Какая там роль? Ты женщина, которую я люблю. Вот и все. — Ну да, на меня тоже наклеен ярлычок. Женщина, которую ты любишь. Она вскочила с кровати и стала торопливо одеваться. Она выругалась — «merde» [дерьмо (фр.)], — когда не сразу застегнулась подвязка, запуталась в рукавах платья и вынуждена была надевать его снова, она так торопилась, будто в доме пожар. Потом она потеряла второй чулок. Я сказал: — Скоро я избавлю вас от этого гостя. Любым способом. — Мне все равно. Лишь бы он не погиб. — Анхел будет по нему скучать. — Да. — И Мошка. — Да. — И Луис. — Луису с ним весело. — А тебе? Она молча сунула ноги в туфли. |
