|
— А вот моя мама раньше любила. Чуть не каждый вечер уходила играть в карты, пока вы не уехали. — Нам надо идти, — сказала она. — Папа через полчаса зайдет попрощаться с тобой. Анхел протянул мне головоломку: — Ну-ка, попробуйте. Это был четырехугольный ящичек со стеклянной крышкой, где находились картинка с изображением клоуна, у которого вместо глаз были впадины, и два шарика ртути. Тряся ящичек, надо было вогнать шарики в пустые глазницы. Я вертел игрушку и так и сяк. Едва мне удавалось поймать один шарик, как, встряхнув ящиком, чтобы загнать другой, я упускал первый. Мальчишка на меня поглядывал с презрением и очень недоброжелательно. — Извини, но я не мастер на такие штуки. Ничего у меня не выходит. — А вы постарайтесь, — сказал он. — Давайте еще! Я чувствовал, что время, которое я мог пробыть вдвоем с Мартой, идет на убыль, как песок в песочных часах, и он, по-моему, тоже это понимал. Чертовы шарики гонялись Друг за другом по ящичку, перекатывались через глазницы и то и дело ныряли в углы. Я медленно катил их по слегка наклонной плоскости к глазам клоуна, но стоило чуть-чуть наклонить ящик, как они сразу же скатывались на дно. И все приходилось начинать сначала, — я теперь едва-едва двигал ящик, разве что кончиками нервов. — Один попал. — Этого мало, — непреклонно заявил Анхел. Я швырнул ему ящичек: — Ладно. Покажи ты, как это делается. Он скривил губы в коварной, враждебной улыбке. Взяв ящичек и положив его на левую ладонь, он едва заметно его шевельнул. Мне показалось, что ртутный шарик даже пополз вверх по наклону, помешкал на краешке впадины и упал в нее. — Раз, — сказал он. Второй шарик двинулся к другой глазнице, срезал край, повернулся и угодил прямо в ямку. — Два. — А что у тебя в левой руке? — Ничего. — Тогда покажи мне это ничего. Он разжал кулак и показал маленький магнит. — Смотрите только никому не говорите, — потребовал он. — А если скажу? Мы вели себя как взрослые, которые ссорятся из-за того, что один из них сплутовал в карты. Он пообещал: — Если вы не скажете, я тоже не скажу. — В его карих глазах ничего нельзя было прочесть. — Ладно, — сказал я. Марта поцеловала его, взбила подушки, уложила поудобнее и зажгла у кровати ночник. — А ты скоро ляжешь? — спросил он. — Когда уйдут гости. — А когда они уйдут? — Почем я знаю? — Ты им скажи, что я болен. А что, если у меня опять будет рвота? Аспирин не помогает. Болит головка. — А ты полежи тихонько. Закрой глазки. Скоро придет папа. Тогда, наверно, все уйдут, и я лягу спать. — Вы не пожелали мне «спокойной ночи», — сердито сказал он мне. — Спокойной ночи. — Я с притворной лаской положил ему руку на голову и поерошил жесткие сухие волосы. От руки потом еще долго пахло мышами. В коридоре я сказал Марте: — Даже он, кажется, знает. — Как он может знать? — На что же он намекал, говоря, что никому не скажет? — Обычная детская игра. Но мне трудно было относиться к нему, как к ребенку. — Он так намучился с этой болезнью. |
