Честь имею и т. д. и т. п.

Силы «Софи» перед началом боя составляли: 54 человека офицеров, матросов и юнг. На вооружении 14 4-фунтовых орудий. Наши потери — 3 убитых и 8 раненых.

Силы «Какафуэго» перед началом боя составляли 274 человека офицеров, матросов и сверхштатных членов экипажа. 45 морских пехотинцев. 32 орудия.

Потери неприятеля: капитан, боцман и 13 матросов убиты, 41 человек ранен».

Джек Обри перечитал рапорт, заменил выражение «честь имею» на первой странице словами «имею удовольствие», подписался: «Дж. Обри», адресовав донесение М. Харту, эсквайру, а не лорду Кейту, поскольку адмирал, увы, находился в другом конце Средиземного моря, и всё проходило через руки коменданта.

Получилось сносно, хотя и не слишком удачно, несмотря на все старания и исправления. Он не слишком хорошо владел пером. Тем не менее, факты изложены — по крайней мере главные, — и, если не считать заголовка «около Барселоны», как это было принято, хотя в действительности рапорт написан уже в Порт-Маоне на следующий день после прибытия туда Джека, лжи в рапорте нет. Он решил, что, по крайней мере, воздал каждому по заслугам. Правда, Стивен Мэтьюрин настоял на том, чтобы о нем не упоминалось. Но если бы даже эта бумага была образцом военно-морского красноречия, то все равно в ней немало недомолвок, что заметил бы любой морской офицер, прочитавший ее. К примеру, о сражении говорилось как о некоем отдельном событии без всякой предыстории, за которым хладнокровно наблюдали будто бы со стороны, все гладко шло по диспозиции, и все подробности дела хорошо запомнились. А между тем почти все, что было по-настоящему важно, произошло до или после рукопашной; но даже и в этом случае трудно вспомнить, с чего все началось. Что же до их действий после победы, то не заглядывая в судовой журнал, Джек не смог бы восстановить последовательности событий. В его памяти осталась смазанная картина непрерывного труда, чрезвычайного беспокойства и усталости. Триста гневных мужчин, удерживаемых в трюме двумя дюжинами матросов, которым еще следовало доставить приз водоизмещением в шестьсот тонн на Менорку по бурным волнам и вопреки неблагоприятным ветрам. Почти весь стоячий и бегучий такелаж шлюпа пришлось обтягивать заново, мачты и стеньги укреплять фишами, реи менять, привязывать новые паруса, причем еще и боцман получил тяжелое ранение. Потом трудный переход в шаге от беды и без всякой помощи со стороны моря или неба. В памяти расплывчатое пятно, угнетенное чувство — ощущение скорее поражения «Какафуэго», чем победы «Софи», и постоянная изнурительная гонка, словно в ней-то и заключается жизнь. Туман, освещаемый пятнами яркого света.

Вспомнился Пуллингс, стоявший на окровавленной палубе «Какафуэго» и кричавший ему в оглохшее ухо, что со стороны Барселоны приближаются канонерки; собственная решимость дать по ним бортовой залп из неповрежденных орудий фрегата; вспомнилось невероятное облегчение, которое он испытал, увидев, как в последнюю минуту они повернули назад и исчезли за грозным горизонтом. Почему?

Звук, который разбудил его во время ночной вахты: негромкий плач, усилившийся на четверть тона и превратившийся в оглушительный вой, затем серия быстро произнесенных или пропетых слов и снова усилившийся плач и крик — так матросы-ирландцы отпевали Джеймса Диллона, лежавшего с крестом в руках и фонарями в голове и в ногах.

Погребение… Эллис, почти ребенок, зашитый в собственный гамак, к которому пришили флаг, походил на маленький кранец — при этом воспоминании глаза у Джека Обри затуманились вновь. Он не сдержал слез и тогда, во время траурной церемонии, когда тела убитых скользнули за борт и морские пехотинцы произвели салют.

«Боже милостивый, — думал капитан. — Боже милостивый».