* * *

А вечером наш староста подвернул ногу.

Причем случилось это не на капустном поле и не на погрузке – в столовой, на виду у большей части группы… и у комсорга.

Аверин вполне правдоподобно застонал, захромал. Ухватился за стену, согнав ползавших там мух. Я поспешил ему на помощь – подставил товарищу плечо. Староста навалился на меня всем своим немалым весом (или это я был таким слабым?), с видимым трудом доковылял до лавки с гримасой нестерпимой боли на лице. Я помог Славке присесть, спросил, что с его ногой. В ответ Аверин опять застонал, заявил, что перелома ноги нет: «я так думаю, что всего лишь потянул связки… наверное».

Парни загалдели, обсуждая Славкину неловкость, девчонки сочувственно заохали. Усатый доцент схватился за сердце, подбежал к Аверину, попытался поставить диагноз, разглядывая обутую в сапог ногу. Света Пимочкина тоже дернулась было в нашу сторону. Но вдруг замерла, задумчиво посмотрела на ковш с большой деревянной ручкой, который держала в руке. Завертела головой, кого-то высматривая. Комсомольский значок блеснул на ее груди, будто капля крови (в колхозе значки носили только комсорг и я).

Света замахала незанятой рукой, привлекая внимание кого-то из студентов.

– Надя! – крикнула Пимочкина. – Боброва!

Никогда не исчезавшая с горизонта старосты Надя Боброва ринулась к соседке по комнате, легко расталкивая студентов мощными плечами.

– Надя, – сказала комсорг. – Взгляни, будь добра, что там случилось со Славой. Ты же спортсмен, разбираешься в травмах. Я бы и сама посмотрела, но не могу: мне нужно срочно подогреть питье для Саши Усика.

Глава 7

Перед отъездом из колхоза я с удивлением узнал, что вкалывал неделю не бесплатно. Получил из рук суровой колхозницы три непривычно маленькие по размерам купюры – одну номиналом в три рубля и две по рублю. Радовался деньгам не меньше прочих студентов, потому как не был уверен, что найду в вещах Александра Усика золотые горы. А пять рублей пусть и не делали из меня богача, но обещали: я не помру от голода до того, как определюсь с путями решения бытовых проблем.

В автобус я заходил уже не чужаком – советским человеком (во всяком случае, за неделю научился таковым выглядеть: на меня не указывали руками, обзывая сумасшедшим или буржуем). Дым от папирос водителя пришелся кстати – от собравшихся в салоне студентов попахивало вовсе не ароматами стиральных порошков и кондиционеров. Но ни от кого из первокурсников не несло алкогольным перегаром, как это было бы, отправься студенты в колхоз в девяностых.

Перекличку не устраивали. Должно быть, усатый доцент не поверил, что кто-либо из студентов захочет остаться в колхозе. Первокурсники неорганизованной толпой ринулись занимать места – те самые, на которых неделю назад покидали город. Нарушители порядка слышали гневные крики: «Я здесь сидел!» И не спорили – покорно уходили с чужих мест. Даже Пашка Могильный и Ольга Фролович не уселись вместе. Поддался этой странной тенденции и я: плюхнулся на сидение рядом с Надей Бобровой, примостил в ногах рюкзак.

– Будешь снова храпеть – ударю тебя локтем, – сообщила Надежда.

Не увидел на ее лице радости от скорого возвращения в лоно городской цивилизации.

– Разрешаю, – сказал я. – Хоть локтем бей, хоть ногой. Главное – не буди.

* * *

В этот раз я поля не разглядывал: насмотрелся на сельские пейзажи на годы вперед. Прикрыл глаза, едва только доцент скомандовал: «Поехали». После сорока прожитых лет у меня начались проблемы со сном. Как бы ни уставал, но всегда по нескольку часов ворочался в постели, прежде чем засыпал. А о том, чтобы спать в неудобной позе и уж тем более в сидячем положении, давно и помыслить не мог.