«Сижу я, – так рассказывал

         Сынок мой, – на пригорочке,

         Откуда ни возьмись —

         Волчица преогромная

         И хвать овечку Марьину!

         Пустился я за ней,

         Кричу, кнутищем хлопаю,

         Свищу, Валетку уськаю…

         Я бегать молодец,

         Да где бы окаянную

         Нагнать, кабы не щенная:

         У ней сосцы волочились,

         Кровавым следом, матушка.

         За нею я гнался!

         Пошла потише серая,

         Идет, идет – оглянется,

         А я как припущу!

         И села… Я кнутом ее:

         «Отдай овцу, проклятая!»

         Не отдает, сидит…

         Я не сробел: «Так вырву же,

         Хоть умереть!..» И бросился,

         И вырвал… Ничего —

         Не укусила серая!

         Сама едва живехонька.

         Зубами только щелкает

         Да дышит тяжело.

         Под ней река кровавая,

         Сосцы травой изрезаны,

         Все ребра на счету.

         Глядит, поднявши голову,

         Мне в очи… и завыла вдруг!

         Завыла, как заплакала.

         Пощупал я овцу:

         Овца была уж мертвая…

         Волчица так ли жалобно

         Глядела, выла… Матушка!

         Я бросил ей овцу!..»

         Так вот что с парнем сталося.

         Пришел в село да, глупенький,

         Все сам и рассказал,

         За то и сечь надумали.

         Да благо подоспела я…

         Силантий осерчал,

         Кричит: «Чего толкаешься?

         Самой под розги хочется?»

         А Марья, та свое:

         «Дай, пусть проучат глупого!»

         И рвет из рук Федотушку.