– Нет, – возразил Конан, – нет. Просто ветер кружит снега.

    Но он не испытывал в том уверенности; в танце белых змеек чудилось ему нечто завораживающее. Впрочем, они уже не были змейками.

    Белые смерчи заметно выросли. Сначала они доставали всего лишь до колена, потом поднялись вровень с плечом и, наконец, превзошли человеческий рост – в два, в три раза, в десять раз… Они тянулись к невидимому небу, бросали в лицо Конану горсти ледяных обжигающих игл, морозили кожу. Костер еще защищал; от него струилось благодетельное тепло, и огненные языки, лизавшие скальный козырек, жаркой завесой отделяли двух путников от белой пустыни. От холода и ветра. От ярости разбушевавшейся вьюги. От смерти.

    – Смотри! – Зийна протянула дрожащую руку. – Смотри, милый! Дракон! Скалит на нас клыки…

    – Нет, – Конан поднял лежавшее на коленях копье и пошевелил пылающие ветви. – Нет! Это метет поземка, и снежные ее струи напомнили тебе змея.

    Может быть, и так, – сказал он себе, вглядываясь в белесую круговерть. А может быть, и в самом деле дракон… Но драконы его не пугали; он готовился к более страшному. Завораживающая пляска белых змей притягивала его взгляд, проникшая под плащ стужа леденила сердце.

    Белые змеи стали огромными колоннами, вращавшимися и кружившими на фоне мутной мглы, под дикое завывание ветра. Но одна из них почти не увеличилась в размерах; она была по-прежнему небольшой, не выше плеча рослого мужчины. И не походила на змейку; скорее, на развевающийся плащ или хитон, небрежно наброшенный на плечи. Чьи плечи? Конан не мог этого сказать. Иногда сквозь белесую пелену вдруг проступали очертания прекрасного лица, пленительной груди, точеного колена; затем киммериец видел лишь развевающийся по ветру снежный балахон. Это бесплотное одеяние все приближалось и приближалось к костру, и жаркое пламя вдруг начало угасать. Его языки уже не облизывали нависший над головой Конана камень, а лишь тянулись к нему, то вспыхивая ярче, то опадая, словно увядающий алый цветок.

    – Костер! – воскликнула Зийна. – Костер гаснет, милый! – В голосе ее звучал ужас.

    – Ветер задувает пламя, – произнес Конан, едва шевеля заледеневшими губами. – Идрайн! Иди сюда! Передвинь бревно ближе к огню!

    Ответом ему было молчание. Пробормотав проклятье, киммериец вытащил пылающую ветвь и вытянул ее на длину руки. Неяркий свет упал на застывшую фигуру Идрайна, словно прилепившегося к скале; глаза голема были выпучены, рот приоткрыт, на серых коротких волосах лежал снег. И снег бугрился на его плечах, покрывал грудь, заметал ступни, щиколотки, колени, подбирался к секире в безвольно опущенной руке, превращая серое каменное изваяние в высокий бесформенный сугроб.

    – Что с ним? – прошептала Зийна. – Он сможет нас защитить?

    – Проклятое чучело! Теперь он не защитит и собственного зада, примерзшего к скале!

    – Но ведь Идрайн не… не человек… – теплое дыхание девушки на миг согрело Конану щеку. – Он не боялся холода!

    – Холода – нет! Только волшбы!

    Преодолевая сопротивление застывшего тела, киммериец привстал и с яростным воплем метнул копье в колыхавшийся перед костром снежный балахон. Наконечник и древко пронзили вихрь, исчезли в белесом тумане; до Конана и Зийны долетел негромкий смех.

    – Она… – тихий голос девушки был полон ужаса.