Да и поможет ли сталь? – размышлял он, погружаясь в небытие. Асы, его побратимы, говорили, что от снежных же дев нет спасения!

    Нет спасения… нет спасения… нет спасения…

    Разум Конана померк, душа вступила на тропу, ведущую вниз, к Серым Равнинам.

    * * *

    Зийне было страшно – так страшно, как никогда за всю ее недолгую жизнь. Страшней, чем в пылающей отцовской усадьбе, страшней, чем в хищных лапах рабирийских разбойников, страшнее, чем на ложе дома Гирдеро, благородного дворянина из Зингары…

    Милый ее сидел с окаменевшим лицом, а за черными угольями костра кружилась и журчала смехом нагая девушка, средоточие злой силы, от которой Зийна не могла защититься. И не могла защитить возлюбленного, чьи руки были холодны, как лед…

    Где же Митра? – проносилось у нее в голове. Почему светлый бог не поможет ей? Чем она его прогневила?

    Орирга, снежная дева, с торжествующим хохотом плясала перед ней – невесомый белый призрак в белой пустыне. Ветер прекратился, огромные снежные вихри-драконы, так пугавшие Зийну, исчезли; только мягкие хлопья продолжали падать на землю, сверкая и искрясь. Луч солнца пробился сквозь тучи, и мир сразу стал из мутно-белесого серебряным и сияющим. Мощь пурги иссякала, но мороз был еще силен – достаточно силен, чтобы сковать вечным сном возлюбленного Зийны. Он и так казался почти мертвым, и лишь изо рта вырывалось едва заметное дыхание.

    Белоснежные ступни Орирги взметнули серое облачко – она была уже рядом, танцевала посередине угасшего костра. В отличие от снега, пепел и остывшие черные угли проседали под ее ногами, и Зийна видела, как в сером прахе появляются маленькие аккуратные следы.

    «Митра, что же делать?» – подумала она, дрожа от ужаса и цепляясь за ледяную руку Конана.

    Но потом Зийна напомнила себе, что она – пуантенка, дочь рыцаря, а значит, не должна поддаваться постыдному страху. И еще она подумала о том, сколько страхов уже пришлось ей превозмочь. Их было много, не пересчитать – и гибель отца со всеми его оруженосцами, и смерть матери в пылающем доме, и жадные руки рабирийского бандита, шарившие по ее телу, и позор рабского рынка в Кордаве, и первая ночь с Гирдеро, и все остальные ночи на его постылом ложе… Чем еще могла устрашить ее Орирга? Смертью? Но смерти Зийна не боялась. Она лишь хотела спасти возлюбленного.

    Страх ушел, и тогда Митра коснулся ее души.

    – Что должна я делать, всеблагой бог? – шепнули губы Зийны.

    – Отогнать зло, – ответил Податель Жизни.

    – Но нет у меня молний твоих, чтобы поразить злого…

    – У тебя есть любовь. Она сильнее молний.

    – Любовь не метнешь подобно огненному копью…

    – У тебя есть память. Вспомни!

    – Вспомнить? О чем?

    – О последних словах твоего киммерийца.

    Зийна вздрогнула. Пальцы ее легли на рукоять кинжала, что торчал за поясом возлюбленного, холодные самоцветы впились в ладонь. Он говорил, что клинок зачарован… Не в нем ли последняя надежда? Не об этом ли напоминал бог?

    Чтобы придать себе храбрости, Зийна представила высокие горы Пуантена, сияющее над ними синее небо, луга, покрытые алыми маками, зелень виноградников и дубовых рощ.