Со свистом втянув смрадный воздух, монстр качнулся огромным телом к королю, будто хотел расплющить его. В лицо Конану вновь пахнуло холодом и смрадом, но глаза его уже не слезились и оружие не дрожало в руках. Он ударил; протяжно свистнула секира, сверкнул венчающий ее хрустальный шарик, лунное лезвие описало дугу, опустилось, проникло в грудь и брюхо твари, разрезало их, рассекло… Монстр отпрянул с пронзительным визгом, но след, оставленный топором, уже исчезал, словно плоть демона состояла не из мяса и костей, а из расплавленного воска, из дыма или из воды. Быть может, подумал Конан, снова вскидывая секиру, плоть эта и не существует на самом деле, а значит, демона нельзя убить при помощи оружия, пусть и врученного самим всевидящим Асурой… Если так, остается рассчитывать лишь на заклятия Хадрата!

    Он решил дать жрецу время. Хадрат по-прежнему что-то бормотал у него спиной, то повышая голос, то почти шепча, то вдруг принимаясь петь; краем глаза Конан заметил, что воздух вокруг адепта Асуры начинает светиться, а над головой, разбрасывая синеватые искры, встает высокая огненная тиара, пламенный ореол, парящий над темным капюшоном. Он дрожал и мерцал, и в такт его сиянию хрустальный шарик на рукояти секиры то наливался яростным светом, то пригасал, становясь почти черным, словно бы вырезанным из обсидиана.

    Конан, прикрывая жреца, рубил и рубил, оттеснял тварь к алтарю. Свистело лунное лезвие, пролетавшее перед красноватым хоботом монстра, впивалось в его зыбкую плоть, жалило, жгло, рассекало бесплотную тушу, и с каждым ударом раны демона затягивались все медленнее, а визг его делался все пронзительней и громче. Вероятно, он ощущал боль, хотя топор Асуры не наносил чудовищу зримых повреждений; но лишь боги ведали, где запрятана смерть этой твари, порождения Серых Равнин. Во всяком случае, асгардская секира и клинок короля, выкованные человеческими руками, вреда бы ей не нанесли.

    Внезапно демон взвыл, то ли с яростью, то ли с насмешкой, и тело его начало пухнуть, расползаться, заполняя пещеру с необыкновенной быстротой. Он растекался по полу зловонной бурой массой, словно сгнившая на солнце медуза; бурая слизь затопила мраморный пьедестал, потом ринулась к стенам, выбрасывая бесчисленные щупальцы с остроконечными когтями. Смрад стоял жуткий, и Конан почувствовал, что начинает задыхаться. Его волшебное оружие не тяготило рук, но каждый удар, каждый выпад отнимал частицу силы, и постепенно движения короля лишались стремительности. Испарина выступила у него на лбу, старые шрамы побагровели и налились кровью, грозный свист секиры сделался тише; холодная склизкая масса, ускользающая от ударов, стала окружать его, она тряслась и обжигала кожу, вооруженные когтями щупальцы рвали стальные звенья кольчуги, норовили ужалить в лицо…

    Склонив голову к плечу, Хадрат уже не шептал, не бормотал, а в полный голос творил свои заклятья. Матовая кожа жреца совсем побелела, пот крупными каплями скатывался по щекам, но окружавшее его сияние становилось все более ярким, и обжигало Конану спину. Раскат грома ударил под сводами подземелья; голос жреца поднимался все выше и выше, затем зазвенел, будто бронзовый гонг, эхом отзываясь от влажных стен пещеры.

    Но Конан ничего не слышал. Желеобразное тело монстра окутывало его, он извивался и барахтался, рубил отвратительную склизкую массу; кожа его горела от ожогов, кольчуга была прорвана в десятке мест, в голове мутилось от отвратительного запаха. Смрад этот был настолько силен, что обжигал гортань и веки, и каждый вздох казался Конану глотком яда.