Слух о том, что кто-то сумел проникнуть в сокровищницу, полагалось пресечь немедля. Впрочем, среди Черных Драконов не было болтунов; хоть не всем им Митра даровал светлый разум, повиноваться и держать рот на замке гвардейцы умели.

    Толкнув дверь, Конан первым вошел в темное помещение; за ним, с факелом в одной руке и длинным мечом в другой, проскользнул Паллантид. Они двинулись по проходу меж громоздившихся до потолка сундуков и ларцов. Паллантид, раскачивая факел, поджигал фитили ламп, висевших на стенах, вокруг метались тени, и трепетный огонь высвечивал то обитую бронзой крышку, то переливы перламутра на боках драгоценной шкатулки, то своды высокого потолка.

    Из-за этих теней король сначала ничего не увидел, но, приглядевшись, уверился, что в дальнем углу, около ниши с черным пьедесталом, из-за огромного, почти в человеческий рост сундука, торчат чьи-то острые колени. Подойдя ближе, он с облегчением заметил, что рубиновый шар находится на своем обычном месте; значит, чужие руки не коснулись талисмана. Затем Конан уставился на скрюченную фигуру в роскошном одеянии, перепачканном копотью и воском, а также на валявшиеся рядом свечу, раскрытую шкатулку и высыпанные из нее самоцветы. Свеча и шкатулка лежала спокойно, а человек прикрывал голову тонкими руками и жалобно поскуливал.

    – Лайональ! Лайональ, койфитская крыса! - воскликнул король, наклонился и так хлопнул посла по плечу, что тот чуть не проткнул носом сундук. - Вот так встреча! Ты, видать, заблудился? Дворец мой велик, целый лабиринт, а глаза у тебя слабые, а?

    – Да! - посол поднял на Конана полный ужаса взгляд, с явной надеждой принимая его версию. - Я… я шел… шел по надобности… И вдруг оказался здесь, повелитель! Случайно, клянусь! О, владыка, как я счастлив, что ты освободил меня!

    – Освободил? Ну уж нет, - в голосе короля послышались угрожающие нотки. - Кром, ты что же думаешь, крыса? Ты думаешь, что в Аквилонии одни дураки, как в твоем Кофе, у проклятого Страбонуса? Ну, я отошлю ему твою голову, может, станет поумнее!

    Паллантид поднял меч, и сир Лайональ поспешно пискнул:

    – Я все расскажу, все, о могучий и блистательный! - Он судорожно сглотнул и зачастил: - Видишь ли, государь, есть у моей супруги одно простенькое ожерелье из алмазов… Совсем простенькое, из сорока вендийских камней, но самое любимое! Она так любит его, так любит! И вдруг… о, вдруг!.. - койфит прикрыл физиономию ладонью, сквозь пальцы поглядывая на короля, и утробно замычал - похоже, в знак непреходящих страданий своей супруги. Конан отреагировал на это чувствительным пинком, и сир Лайональ, мгновенно справившись с печалью, продолжал: - В одно прекрасное утро… О, конечно, для нас оно было вовсе не прекрасным… В одно проклятое утро хищный ворон пал с небес на мою супругу и клюнул нитку алмазов! Они рассыпались! Рассыпались, государь! Мы начали собирать камни, и при этом так стенали, так стенали… Особенно Джеммальдина, моя супруга! Увы! Один алмаз так и не нашелся! И вот я решил… решил…

    – Ты решил, что моя сокровищница - ювелирная лавка! - прорычал король. Лайональ повалился ему в ноги, стукаясь лбом об пол - точь в точь, как Минь Сао, кхитайский посол. Но речи кхитайца - по крайней мере, те, что доводилось слышать Конану, - были разумны, а это койфитское отродье несло всякую чушь. Конан снова пнул его ногой в тяжелом сапоге и склонился над Лайоналем, всматриваясь в его потное лицо. - Ну, и какой же камень ты хотел взять? Говори, ублюдок!

    – Од-дин… т-только од-дин кам-меш-шек… - заикаясь, пробормотал койфит.

    – Вот этот? - указал Конан на тускло поблескивавшее в полумраке Сердце Аримана.