– Чего проще, – пожал плечами Леон. – Двести тысяч гривен на счет в Национальном – и пожалуйста. Через пять лет можешь получить гражданство и забрать свои деньги.

    – Двести тысяч! Это сколько в долларах? Миллион?

    – Чуть больше. Только доллары нам не нужны. Это сто лет назад доллар был – да… а теперь, сама знаешь.

    – И что, других способов нет?

    Леон задумчиво прожевал ломтик засахаренного лимона, шмыргнул носом.

    – Не знаю. Может быть, выйти замуж за украинского или российского подданного. Понимаешь, у нас ведь действительно все другое. Численность населения поддерживается на одном и том же уровне, почти никаких пособий и все такое прочее. Поэтому и чужих мы не принимаем. Чужих обычно надо кормить, потому что они не хотят работать. А у нас так не принято, у нас все работают. Не будешь работать – подохнешь с голоду.

    – Тогда женись на мне.

    Леон хрюкнул и потянулся за бутылкой, старясь не смотреть на девушку.

    – Я из богатой семьи, – сказал он. – Зачем мне твои деньги?

    – А у меня их и так нет. Ладно, замяли… не думала, что ты так испугаешься. Просто мне порядком надоела Европа, вот я и езжу время от времени в Штаты. Здесь то же самое дерьмо, но как-то веселее, что ли. Все равно, конечно… безысходность, кругом эта дерьмовая безысходность.

    Леон поднял удивленные глаза. В эти мгновения Жасмин показалась ему такой усталой, словно ей пришлось проделать какой-то долгий, непереносимо тяжелый путь. Может быть, подумал Леон, так оно и было – что я о ней знаю?

    – Черт его знает, – он поднял рюмку. – Я об этом не задумываюсь. У меня служба…

    – И ты прям-таки всем доволен? – спросила Жасмин, выпив.

    – Какие странные вопросы ты задаешь… откуда ты взялась, такая умная? Доволен-недоволен… я много чем недоволен. Но там, в пустоте, об этом не принято рассуждать. Туда попадают только те, кто мечтал об этом всю жизнь. А когда сбываются мечты, человек обязан делать вид, что он счастлив, иначе его просто неправильно поймут. Вот, в сущности и вся философия.

    – Еще в университете я стала думать, что вся наша философия – нет, я не говорю о конкретно твоей или моей – вся философия человечества в последние годы устремлена прямиком в тупик…

    Леон закурил сигарету.

    – Америка меня пугает, – сообщил он, – то полицейские пристают, то – на тебе! – красавицы с философским настроением… хочу домой. Что ты хочешь всем этим сказать? Ты можешь что-то изменить? Ты можешь родить какие-то новые идеи, концепции?

    – О каких концепциях мы можем говорить, когда нам все уже навязано извне? Когда за нас решают, что и как мы должны делать!

    – А-аа, – застонал Леон. – И это я уже слышал. Ты, наверное, наслушалась высокоумных профессоров, помешанных на неприятии Кодекса Хрембера? Я знаю, в Европе это ужасно модно, особенно в последнее время. Да кто тебе это сказал?.. кто сказал, что за нас кто-то что-то решает? Кодекс – это просто свод законов. И законов, кстати, мудрых, проверенных временем. Или я не прав?

    – Конечно, не прав. Если нам что-то запрещают…

    – Все… – Леон умоляюще поднял руку.