А Грег переживал доселе неведомые ему страдания: он начал думать. В нем происходила непрерывная работа — работа мысли. И она совершенно изнуряла его. Нет, он не сменил кожу; однако под кожей у него кто-то поселился: другой Грег наполнил собою прежнего. В этом некогда совершенно спокойном животном заворочалось самосознание.

Оказавшись на койке, он долго и безутешно плакал, не пытаясь понять, кого не стало; понемногу усталость сломила его, глаза закрывались. Он рухнул на постель, сил не было, чтобы раздеться и укрыться простыней. Его свалил тот тяжелый, глубокий и изнурительный сон, после которого наутро просыпаются в состоянии крайнего утомления.

Проснувшись, Грег сообразил, что после получения роковой телеграммы ни разу не вспомнил о жене. Хотя, по его мнению, Мэри давно уже была не только его женой, но и семейным партнером, коллегой в воспитании дочерей: он приносил деньги, она тратила время. Вот так. По справедливости. Как положено. Внезапно ему пришло в голову, что она, наверное, страдает. Эта мысль напомнила ему о молодой девушке, которую он встретил двадцать лет назад… Он представил себе эту Мэри, хрупкую, трогательную, раздавленную страшным горем. Сколько лет он не говорил ей о любви? Сколько лет не ощущал в себе любви? Сердце его разрывалось.

Шлюзы беспокойства были открыты. Теперь он размышлял с утра до вечера, переживал с вечера до утра, это было тяжело, удушающе, утомительно.

Ежеминутно он беспокоился о своих дочерях или жене. Даже когда он работал, в его душе оставалось облачко тоски, вкус горечи, печаль, которую не могла задавить никакая физическая нагрузка.

Последний вечер перед возвращением он простоял, опершись на палубное ограждение. Впереди до самого горизонта только волны, смотреть не на что. Поэтому, задрав голову, он внимательно изучал небо. Когда находишься в море, взгляд притягивает именно небо, более разнообразное, более богатое и изменчивое, чем волны; капризное, словно женщина. Все моряки влюблены в облака.

Грег поочередно осознавал то светлую безмятежность вокруг себя, то смятение внутри. Прежде ему никогда не случалось вот так просто быть человеком, обычным человеком, крошечной частицей в безбрежном океане. Человеком, ощущающим бесконечность природы и бесконечность своих мыслей.

Ночью, подводя итог дневным размышлениям, он разрыдался.

После злополучной телеграммы ему пришло в голову, что он к тому же еще вдовец той молодой женщины, которой была его Мэри.

А отец, которому предстоит завтра сойти на берег в Ванкувере, в эти трое суток потерял всех своих дочерей.

Всех. Не одну, а четырех.

Грузовое судно приближалось к суше. Вдали виднелся Ванкувер.

Вокруг корабля носились быстрые проворные чайки, настоящие хозяйки берега, знакомого им лучше, чем морякам, любое судно которых они легко могли обогнать.

На земле после жаркого лета цвела осень: деревья покрылись разноцветным убором, оделись в желтое и оранжевое. Листья умирали величественно, будто ярким цветом в последние мгновения жизни благодарили солнце и воздавали ему должное за свою пышность.

Судно наконец вошло в порт Ванкувера. Высотные здания, подтянутые и бдительные, точно стражи, отражали в своих окнах облака и волны, несущие ностальгию дальних странствий. Погода постоянно менялась, то светило солнце, то шел дождь, который местные жители называли «проливным солнцем».

«Грэндвил» причалил к пристани с возвышающимися на ней красными кранами.

Грег вздрогнул. На фоне доков он приметил знакомые силуэты. Его встречали.

Он сразу сосчитал. И сразу узнал жену и трех дочек.

Одной не хватало.

Ему все еще не хотелось знать которой. Он отвел глаза и занял свое место у швартовочных канатов.

Когда судно пришвартовалось, он вгляделся в своих женщин, одетых в траур. Они стояли рядком, метров на двадцать ниже его, на пристани. И хотя казались крошечными, он легко различил их.