— Фантастика! Это затмевает самые лучшие записи.

Как двадцатилетний юноша сумел превзойти Ферра, Гримо, Менухина, Перлмана и всяких прочих Стернов?!

Концерт завершался истаивающей на кончике смычка реминисценцией баховского хорала, рождавшего in extremis уверенность в том, что все, даже трагедия, ниспослано свыше. Поразительный для композитора-модерниста символ веры, но Акселю удалось передать его убедительно и проникновенно.

Публика устроила бурную овацию, оркестранты стучали смычками по пюпитрам. Смущенный австралиец хотел стушеваться, чтобы аплодисменты достались Альбану Бергу, ему казалось неуместным, что чествуют его, простого интерпретатора. Кланялся он неловко, но даже в этой неловкости сквозило изящество.

Крис, которому пришлось встать вместе со слушателями, рукоплескавшими Акселю, кусал губы, оглядываясь вокруг: скрипачу удалось зажечь невежественную публику, состоявшую из пловцов, завсегдатаев пляжей, а также местных жителей, додекафоническим опусом! После третьего вызова его терпение лопнуло; он проскользнул между взволнованными слушателями и, покинув импровизированную концертную площадку, устроенную среди пальм под открытым небом, направился к своей палатке.

По дороге он столкнулся с Полом Брауном из Нью-Йорка, организатором этих международных форумов.

— Ну что, Малыш Корто, как тебе концерт?

Пол Браун прозвал Криса Малышом Корто, поскольку юный пианист был родом из Франции, а американские преподаватели традиционно воспринимали Корто как символ французской фортепианной школы.

— Аксель открыл для меня произведение, которого я не понимал!

— Мне кажется, ты раздосадован и вынужден сложить оружие. Надо полагать, это не привело тебя в восторг, ты не оценил музыку Берга и не восхитился исполнением Акселя.

— Восхищение не по моей части, предпочитаю состязание, борьбу, победу.

— Знаю. Вы с Акселем противоположности. Один безмятежно улыбается, другой работает в поте лица. Ты — борец, он — приверженец дзен. Для тебя жизнь — это борьба, Аксель же идет вперед, даже не подозревая об опасности.

Пол Браун взглянул на Криса. В свои девятнадцать темноглазый Крис к шапке рыжих волос, надменности балованного сынка и крепко сбитой, ничем не примечательной фигуре добавил ленноновские очки и мужественную, аккуратно подстриженную бородку, словно желая, чтобы окружающие видели в нем зрелого человека и относились с уважением.

— Так кто же прав? — спросил Крис.

— Боюсь, что ты.

— О-о…

— Да, Малыш Корто, даром, что ли, я американец? Неведение и доверчивость прекрасны, но малопригодны для этого мира. Чтобы начать делать карьеру, надо обладать талантом, но для развития достигнутого требуются решимость, честолюбие и алчное рвение. И тут нужна твоя ментальность!

— То есть ты считаешь, что я играю лучше, чем Аксель?

— Я этого не сказал. Никто не сыграет лучше Акселя. Но мне кажется, твоя карьера сложится удачнее, чем его.

Хотя за этим замечанием крылась та еще оговорка, считай приговор, Крис решил воспринять его как комплимент. Пол ударил себя по лбу и, радуясь своей догадке, воскликнул:

— Каин и Авель! Если бы я выбирал для вас имена, то предложил бы эти. Два брата с совершенно противоположными характерами: жесткий Каин и мягкий Авель.

В восторге от собственной сообразительности, американец, приоткрыв рот, воззрился на Криса в ожидании отклика. Крис пожал плечами и двинулся дальше, бросив:

— Уж лучше «Малыш Корто»! И надеюсь, слово «малыш» относится только к моему возрасту…

Утром в последнее воскресенье Крис вскочил с постели с взъерошенными волосами, снедаемый нетерпением: довольно спать, необходимо действовать.