Прошло еще дня три-четыре. Маша поднялась и решила пойти в поликлинику. Утром, когда Костя был еще в школе, она написала ему записку и ушла.

В тот раз у Кости было четыре урока, и он раньше обычного пришел домой вместе с Владиком.

На столе лежала Машина записка:

«Пошла измерять давление. Скоро вернусь. По-моему, тебе нечего кушать. М.».

— Неужели не могла вызвать врача? — возмутился Костя. — Взяла и поплелась в поликлинику. Вот уж действительно легкомыслие не по возрасту!

— А что, в самом деле нечего кушать? — озабоченно спросил Владик.

— Что-нибудь поищем, — ответил Костя.

Что-нибудь нашлось в холодильнике: банка баклажанной икры, две вареные картошки и бутылка ацидофилина.

— Не что-нибудь, а роскошный харч! — радостно заявил Владик. — Давай скорее, я чертовски хочу есть.

Костя хотел было предупредить, что ацидофилин следовало бы оставить для Маши, ведь она ничего другого не ест, но постеснялся.

— Значит, так, — начал Владик, торопливо освобождая банку от баклажанной икры, — действия развиваются следующим образом, так или иначе, а Машу твою надобно спровадить к кому-то…

— Как она себя будет чувствовать, — сказал Костя. — Подожди, она скоро вернется из поликлиники.

— А чего тут ждать?

Владик, запрокинув голову, выпил ацидофилин, потом, блаженно вздыхая, откинулся на стуле:

— Эх, теперь бы еще пообедать!

— Больше ничего нет, — виновато сказал Костя. — Хочешь, я сварю еще картошки?

— Не надо, я пошутил, — снисходительно пояснил Владик. Глазки-шнырялы его слегка сощурились. — Ты ей скажи, дескать, очень тебя жалею, ну, там всякие печки-лавочки, скажи: иди, Машенька, иди, не оглядывайся, к своей Дашеньке, Парашеньке…

Костя не ответил ему. Опустив голову, он смотрел прямо перед собой, будто старался получше разглядеть выцветшие узоры клеенки.

— Ну, чего молчишь? — спросил Владик.

— Я ничего говорить не буду, — сказал Костя.

— Почему не будешь?

— Потому. Я же сказал: все зависит от того, как Маша будет себя чувствовать.

— Начинается, — презрительно протянул Владик. — Какие нежности при нашей сверхъестественной бедности!

— Хватит, — оборвал его Костя. — Не надо так, слышишь?

Но Владик, привыкнув к Костиной безотказной доброте и уступчивости, не обратил внимания на его слова:

— Что значит, хватит? Сколько можно вот так из-за какой-то старой бабы портить свою молодую жизнь?

Костя поднял голову:

— Она не какая-то старая баба, а моя бабушка.

— Ах, бабушка! — тоненьким голосом передразнил его Владик. — Бабушка-забавушка, красавица моя…

— Перестань, — все еще спокойно, должно быть сдерживаясь из последних сил, сказал Костя.

— А если не перестану?

— Тогда уходи.

— Что? — переспросил Владик, паясничая. — Я не слышу, туговат стал на ухо. Как это — уходи? Куда уходи?

— Куда хочешь. Только уходи, сию минуту, немедленно!

Владик встал, обеими руками опираясь о спинку стула, чуть пригнув голову, словно готовясь к прыжку:

— А вот и не уйду, возьму и не уйду, пока не скажу тебе все, что думаю!

— Нет, уйдешь, — сказал Костя, сильно покраснев. — Уйдешь!

— Ты же дурак, — бросил Владик, верхняя губа его вздернулась, обнажив мелкие зверушечьи зубы.