|
За завалом была пещера – та самая, в которую вела линза с острова Пасхи. Из пещеры был еще один выход – широкий коридор, по которому Катарина под конвоем отвела их со Свиридовым на базу «Туле». Тогда этот коридор был ярко освещен. Теперь лампы были разбиты, и вход в него казался черной дырой. В самой пещере было не так темно из-за слабого голубоватого мерцания, которое, как уже знал Гумилев, было характерно для линзы. Но источников этого мерцания было два. Гумилев, откровенно говоря, не мог вспомнить, видел ли он вторую линзу в пещере, когда, подгоняемый автоматом Катарины, вышел из пространственно-временного портала. Но сейчас сомнений не было: линз было две. И какая из них вела на остров Пасхи, Андрей не знал. – Что делать будем, Андрей Львович? – тихо спросил Иванов. Луч его фонаря перепрыгивал с одной линзы на другую. – У фашистки спросим? – Разбирайтесь сами, – презрительно бросила Катарина. – Можете поэкспериментировать. А я посмотрю. Иван замахнулся, но Гумилев остановил его руку. – Куда ведет вторая линза? – Сходи, и узнаешь, – губы девушки искривила злая улыбка. – А я знаю это место, – пробормотала полусонная Маруся. – Я сейчас видела сон, и там были такие светящиеся облачка… Лоб ее был горячим, как печка. – Да? – попытался улыбнуться Андрей. – И что еще там было, в этом сне? Маруся закашлялась. – Еще там была тетя. Я стояла вот здесь, – она неуверенно показала рукой куда-то вбок, – и громко звала: «Мама! Мамочка!» А пришла хорошая тетя… Гумилев посмотрел туда, куда указывали тоненькие пальцы Маруси, и увидел Еву. Он не видел жену три года и уже свыкся с мыслью, что не увидит ее никогда. Но сейчас она стояла в десяти шагах от него, живая, ничуть не изменившаяся, все такая же красивая, как в их последний вечер в Москве. Ева смотрела в его сторону, но Андрей почувствовал, что она смотрит не на него, а на Марусю. – Это еще кто? – Иванов навел на Еву автомат. – Моя жена, – ответил Гумилев хрипло. – Ева… как ты тут оказалась? – Здравствуй, Андрей, – она подошла к нему и протянула руки. – Дай мне Муську. Поколебавшись, он протянул ей дочь. Ева осторожно взяла Марусю на руки и поцеловала в лобик. – Тетя… – неуверенно проговорила девочка. – Какие у тебя холодные губы, тетя… – Просто у тебя жар, – Ева подула Марусе на волосы, взметнув русую челку. – Сейчас тебе станет лучше, моя родная. – Что ты здесь делаешь? – снова спросил Гумилев. – Я думал, ты умерла… – Неправда, – губы Евы тронула легкая улыбка. – Если бы ты так думал, не искал бы меня повсюду. – И все-таки! – Андрей, ты думаешь не о том. Тебе нужно спасать свою дочь, спасать людей. А ты занимаешься выяснением отношений… Ему хотелось броситься к ней, сжать в объятиях и не отпускать никогда. Хотелось крикнуть ей в лицо все, что он думал об ее исчезновении, о том, что она бросила его и Марусю. Хотелось целовать это милое родное лицо. Хотелось ударить. Но Ева держала на руках их ребенка. А за его спиной стояли люди, за жизнь которых он был в ответе. И Гумилев заставил себя успокоиться. Сжал челюсти так, что хрустнули мышцы. Сосчитал до десяти. А потом спросил: – Ты поможешь нам вернуться домой? – Да, – сказала она просто. – За этим я и пришла. Одна из этих линз ведет на остров Пасхи. Другая – далеко в прошлое. Эта линза односторонняя. Если вы пройдете через нее, обратной дороги уже не будет. – Какая осведомленность, – фыркнула Катарина. – Заткнись, – бросил ей Гумилев. |
