Он долго ждал, пока остановится карусель машин, круживших вокруг монумента, пересек площадь и, держа шляпу в руке, направился прямо к арке, вошел под ее своды, где находилась могила Неизвестного солдата. Вот на стенах арки список выигранных баталий, каждая из них для бесчисленного множества людей означала верность и преданность подобно тому, как совсем недавно верно и преданно служил своему правительству и он; вот и могила, над которой бодрствует вечно горящее пламя, — символ других, не менее важных жертв. Читая названия наполеоновских сражений, он не мог не вспомнить фразу Орландо: "Ради семьи и отечества" — и вдруг понял, что от агента, столь убежденного и вместе с тем не умеющего рационально объяснить свою убежденность, его отличало только умение выбирать, с ним-то и была неразрывно связана печаль, преследовавшая его с незапамятных времен. Да, подумалось ему, он сделал выбор в прошлом и теперь снова готовится выбрать. И к печали его примешивалось сожаление о том, что могло бы быть, и от чего, выбирая, поневоле приходилось отказываться.

Он вышел из-под арки, снова переждал, пока остановится поток машин, и дошел до Елисейских Полей. Ему показалось, что арка невидимой тенью простерлась над спускавшейся от нее богатой и праздничной улицей и что между воинственным монументом и благосостоянием мирной, веселой толпы, заполнявшей тротуары, существует несомненная связь. Тогда он подумал, что и от этого он отказывается тоже: кровавого и неправедного величия, со временем превратившегося в радость и богатство, не ведающее о своем происхождении, от кровавого жертвоприношения, которое для последующих поколений становилось могуществом, свободой, достатком. Вот сколько аргументов в поддержку Иуды, в шутку подумал он.

Но теперь решение было принято, и он испытывал только одно желание: думать о Лине, о том, почему и как он ее любит. Переполненный этим желанием, он медленно спускался по Елисейским Полям, время от времени останавливался перед магазинами, у газетных киосков, наблюдал за людьми, сидящими в кафе, смотрел на афиши кинотеатров, на театральные вывески. Все прибывавшая толпа окружала его со всех сторон, кишела вокруг, и это движение казалось ему самой жизнью. Справа он видел четыре ряда машин, по два в каждом направлении, поднимавшихся и спускавшихся по широченной мостовой, слева — богатые магазины, яркие вывески, переполненные кафе. Он шел, постепенно убыстряя шаг, стараясь оставить как можно дальше позади себя Триумфальную арку; обернувшись, он заметил, что она все отдалялась и из-за расстояния и летней дымки казалась нереальной. Спустившись до конца улицы, он нашел в тени деревьев скамейку и с облегчением уселся на нее, довольный тем, что может спокойно посвятить себя мыслям о Лине.

Он хотел восстановить в памяти свой визит в дом терпимости в С., когда впервые почувствовал, что Лина существует. Почему женщина, которую он увидел в общем зале, рядом с агентом Орландо, внушила ему такое необычное и сильное чувство? Он вспомнил, что был поражен сиянием ее лба, и понял, что сначала в женщине, а потом в Лине его привлекла чистота, но в проститутке она была унижена и осквернена, а в Лине — торжествовала. Теперь он понял, что отвращение к упадку, испорченности и разврату, преследовавшее его всю жизнь и не смягченное женитьбой на Джулии, может рассеять только сияющий свет, исходящий от лба Лины. Даже совпадение имен — Лино, впервые внушивший ему это отвращение, и Лина, от этого чувства его освобождавшая, — показалось ему счастливым знаком.