— Я знаю, почему пришла к тебе. Но понятия не имею, зачем ты меня привел. Я не женственна, у меня темное прошлое и никакого будущего. Если тебе хотелось приключения, ты его получил. А теперь дай мне уйти.

Джонатана разбирает смех.

— Что правда, то правда, критериям красоты, которые навязывает телевидение, ты не соответствуешь, но ты женственна, твоя женственность — сила и глубина. Когда я впервые увидел тебя, в черном пальто, ты меня словно пронзила. — Выдержав паузу, он на ходу сочиняет пылкую речь: — Ты пережила страшное. Тебя преследовали. Париж встретил тебя неприветливо. Вот почему ты думаешь, будто не нравишься мужчинам. Быть может, я буду только прохожим в твоей жизни. Но я с радостью беру то, что ты мне даешь, и хочу дать тебе лучшее, что имею. Расслабься. Иди ко мне.

Он обнимает ее за плечи, заглядывает в глаза. Джонатан знает, как тронуть женское сердце. Знает, что ни одна не устоит против его мальчишеского взгляда, взыскующего нежности.

Он тянется ее поцеловать.

— Все было прекрасно. Спасибо!

Она отворачивает голову и, отстранив его, встает. Натягивает трусики, надевает платье, застегивает его на все пуговки от бедра до подмышки. Весь вечер он был начеку. Теперь его опасения оправдались: что-то пошло не так. Он украдкой смотрит на часы: час тридцать две. Он устал. Ему хочется спать.

Он ловит ее за край платья и говорит наобум:

— Я знаю, почему ты пришла ко мне, хоть ты и не желаешь в этом признаться.

Она, застыв, недоверчиво косится на него.

— Я сирота и ты сирота. Тебя тянет ко мне точно так же, как меня к тебе. Мы с тобой говорим на тайном языке, который другим жителям Земли не понять. Не уходи, Аямэй. Мы уже родные друг другу.

Она смотрит так сурово, что ему кажется, будто ее глаза вот-вот пробуравят дыры в его лице. Вдруг у нижних век набухают две капли. Перелившись через край, стекают по щекам. Она плачет!

Он ошеломлен, но рефлекс не изменяет ему, несмотря на поздний час. Порывистым движением он прижимает ее к себе.

— Я тебя обманула, — шепчет Аямэй, дав ему осушить ее слезы.

Он не смеет ни шевельнуться, ни заговорить, ни даже вздохнуть.

— Я не кончила! У меня никогда не было оргазма!

— Что?

— Я притворялась… Я ничего не почувствовала!

Вот почему она так спешила уйти! Она фригидна, ему не почудилось!

Он обессиленно опускается на диван. Глубоко вздыхает, чтобы успокоиться.

— У тебя там было мокро. Ты покраснела. Ты отвечала на мои ласки в точности как женщина, которой нравится заниматься любовью. Ты вовсе не фригидна.

Эти слова вызывают бурю рыданий.

— Мне показалось, что на этот раз я смогу кончить. Но нет, не получилось. Я ничего не почувствовала. Я не женщина, а недоразумение. Мне никогда не узнать счастья быть женщиной.

— Не клевещи на себя!

Джонатан отчаянно ищет довод.

— Женщина — это не только вагина. В сексе участвуют и мозг, и кожа, и душа. Это целый комплекс тончайших механизмов. Как знать? Может, ты кончила, сама того не ведая.

— Я делала вид, будто мне хорошо. Прости!

Вздохнув, он привлекает ее к себе. Все объяснилось: порядок в квартире, маниакальная чистота, черное пальто. Монашка. А он получил задание: проникнуть в это ледяное одиночество.

— Ничего, — шепчет он ей, сам в это не веря. — Я тебя вылечу. Вот увидишь.

— Ты не сердишься?

— Сердиться на тебя? Люди причинили тебе зло. А я хочу тебе добра. Клянусь.

В ее глазах благодарность. Джонатан отводит взгляд.

— Идем спать, — говорит он и, увлекая Аямэй за руку, тяжелыми шагами направляется в спальню.

— Я кукла, марионетка, — всхлипывает она за его спиной.