Джонатан смотрит на Аямэй с восторгом. Его идеал разбит — она полна желчи. Тот самый тип личности, которым легче всего манипулировать. Он отвечает ей в тон:

— Я счастлив слышать это от тебя. У нас на Западе — та же картина. Все отупели от телевидения, рекламы, компьютерных игр, безмозглые пни, да и только. А ты знаешь, что есть люди, объединяющиеся в организации для борьбы с этим злом?

Подходит официант.

— Желаете кофе или чай?

— У вас есть свежая вербена?

— Да, мадам. А для вас, мсье?

— Кофе.

Аямэй даже не ждет, пока официант удалится.

— Кто они?

Джонатан отвечает лаконично:

— Я расскажу тебе как-нибудь потом.

Он выдерживает паузу и улыбается. Веря в неотразимость своих голубых глаз и белых зубов, хочет показать ей, что и он в душе революционер.

— Почему это происходит? Кто в ответе за утрату души? Все эти продажные политики, с потрохами купленные промышленными группировками; все эти денежные мешки, опутавшие планету сетями мафии. Они извратили великие цели прошлого века, чтобы одурачить нас. Демократия стала их парадным облачением, права человека — карающей дланью для ослушников. Как вообще можно говорить о правах человека, если нас кормят трансгенами и мясом бешеных коров? Наши граждане верят, что они свободны, потому что им регулярно выдают избирательный бюллетень. На самом деле выборы — это только видимость борьбы! У политических партий одни и те же интересы: продажа оружия, наркотрафик, нефть…

Опершись подбородком на руку, она буравит его взглядом. Он понимает, что хочет ее. Залпом допивает кофе.

— Идем?

Лифт едет вниз с верхушки Эйфелевой башни. У их ног дышит Париж. Трокадеро, Триумфальная арка, купол Инвалидов покачиваются на волнах света. Длинной бархатной лентой в золотых звездах стелется Сена.

Джонатан делает шаг вперед и целует свою героиню, свой объект.

Он притискивает ее к стене. Она слабо отбивается. Ее горячий язык еще пахнет свежей вербеной. Прижимаясь к ней всем телом, он млеет от трепета ее груди. Удерживая левой рукой ее запястья, правой шарит по телу. За ужином он приметил брешь, скрытую под левой подмышкой. Теперь его рука на ощупь считает препятствия. Скроенное по косой платье застегнуто на двадцать одну пуговку; крошечные, обтянутые шелком, они расположены по вертикали от подмышки до середины бедра. Каждая как мина, которую надо осторожно обезвредить.

Сколько уже времени он ее целует? Он поднимает веки и встречает взгляд широко открытых глаз Аямэй в нескольких сантиметрах от своего лица. Ее зрачки блестят, как два черных агата.

— Идем в гостиную, — шепчет он ей в ухо.

Не дожидаясь ответа, поднимает ее. Она тяжелее, чем кажется с виду. Пошатнувшись, он все же не выпускает ее из рук. Оба падают на диван. Она сразу вскакивает. Он кидается за ней, настигает и опрокидывает на ковер. Нащупывает первую пуговку.

Он весь мокрый от пота, когда добирается до последней. Освобожденно вздрагивают две круглые груди.