В общем, все шло как по маслу.

— Вы знаете, Светлана, — наклонялся Баварин к матери, почти касаясь губами ее волос, — я так несчастен.

— Но почему, Евгений? А ваша слава, богатство?

— При чем тут богатство? Деньги счастья не приносят. Удовлетворение — да. Но счастье… — Губы режиссера настойчиво тянулись к материной шее.

Мать отстранялась. Но только так, слегка.

— Не надо, Евгений. Давайте лучше выпьем.

— Давайте, — с радостью соглашался Баварин.

Они выпили.

Мать достала из пачки сигарету. Баварин был тут как тут с зажигалкой.

— Разрешите за вами поухаживать?

— Разрешаю.

Потом Баварин, видимо вспомнив, что он в гостях у художницы, с показным интересом рассматривал висящие на стенах полотна.

— Как вам удается писать такие чудесные картины? — поминутно восклицал он.

— Как удается? — Мать меланхолично водила кончиками пальцев по щеке. — Для этого надо, чтобы в душе звучала чистая и светлая мелодия. Тогда рука сама собой скользит вслед за кистью. Когда я пишу картину, я всегда пытаюсь вернуться к ощущениям детства. Наверное, причина в том, что я еще недостаточно взрослая, хотя уже далеко и не ребенок…

— А я, когда снимаю фильм, — не отставал от матери Баварин, — стараюсь проецировать на экран свою нервную систему. Моя цель — показать белое на белом…

И так далее, и тому подобное.

Короче говоря, на исходе второго часа нашего застолья, мать твердо решила:

— Я буду писать ваш портрет, Евгений. Ваши глаза так выразительны. Я хочу писать ваши глаза. Не волнуйтесь, это не займет много времени. Каких-нибудь пять-шесть сеансов.

На моей памяти мать не раз собиралась писать портреты своих мужей. Чем заканчивались сеансы, мне хорошо известно. У нее нет не только этих портретов, а даже обыкновенных фотографий.

Я мысленно поздравил себя с победой.

— Не хотите ли съездить ко мне в мастерскую? — предложила мать Баварину. — Там хранятся мои лучшие работы.

— С удовольствием, — сказал Баварин, целуя ей ручки не знаю уж в который раз. — С вами не то что в мастерскую, на край света готов ехать.

И они отчалили.

Я подошел к зеркалу.

— Ну, что скажешь? — спросил я у своего отражения.

— По-моему, все зашибись, — ответило отражение. — Остается только подождать результатов.

29

Ночью меня разбудил телефонный звонок. Я лежал с открытыми глазами и ждал, когда же мать возьмет трубку. Звонки не прекращались. Пришлось мне вставать и идти к телефону. Матери дома не было. По-видимому, она все еще показывала Баварину свои лучшие работы.

Я снял трубку.

— Слушаю.

— Привет, — сказала Ирина.

— Привет, — ответил я.

— Узнал, кто говорит?

— Еще бы.

Наступила пауза.

— Чем занимаешься? — спросила она. — Спишь, что ли?

Я посмотрел на светящийся циферблат часов. Второй час ночи.

— Сплю, а что тут необычного?

— Да нет, ничего. А я вот никак не могу уснуть.

— Почему?

— Не привыкла спать одна.

— Ах, да, — вспомнил я. — Журавлев же в Москву укатил.

— Укатил, — эхом отозвалась Ирина.

Опять наступила долгая пауза.