— Санди, почему мы с тобой всегда ссоримся… даже в Священной роще!

 

— Давай лучше помолчим. Смотри, как хорошо…

 

Я надолго замолчал. Деревья чуть расступились, и мы вышли к морю. Ни одного человека не было на прибрежье, как в третичный период, когда сосны росли одни. Море то поднималось, то опадало, дышало покойно и счастливо. И чуть-чуть шуршала галька. Было свежо, и Ата замерзла в своем сарафанчике. Я снял куртку и набросил на ее плечи. Ата благодарно посмотрела на меня.

 

— Ты, Санди, очень хороший. Не знаю, почему я всегда тебя злю? Знаешь, о чем я сейчас думала?

 

— О чем?

 

— Такие люди, как ты… как твоя мама, попадаются не так уж часто. Большое счастье для меня, что я встретила вашу семью. Может, я больше таких и не увижу? И буду тосковать всю жизнь и бесконечно искать… Ты слишком мне рано встретился, Санди.

 

— Рано ведь лучше, чем поздно, а поздно лучше, чем никогда! — сказал я глубокомысленно и покраснел. — Только не хвали меня. Ермак ведь лучше, сама знаешь.

 

— То Ермак!

 

— И зачем меня искать? Ведь я здесь. Можно никогда не расставаться.

 

— Жизнь может разбросать в разные стороны.

 

— Мы же не щенята, чтоб нас кто-то разбрасывал. Если не захотим, то и не расстанемся. Можно даже пожениться, чтобы не расставаться!

 

— Санди! Ты мне делаешь предложение?

 

— Нет. Просто к слову…

 

Ата опять начала хохотать как сумасшедшая, я тоже.

 

— Вот они где! — закричали ребята; из-за деревьев показались все наши, кроме Рождественского.

 

— Давайте купаться, а потом пойдем искать Петра Константиновича! — крикнул Вовка.

 

— Дайте человеку побыть одному, — буркнул Иван и позвал Гришку искать топливо. Они были дежурные.

 

По счастью, мы не успели разжечь костра. Пришел Петр Константинович, грустный, но успокоенный, и сказал, что в роще не жгут костров. Мы взвалили на спины вещи и пошли искать место для стоянки на берегу.

 

Роща тянулась вдоль моря на семь километров. Мы прошли с полкилометра и остановились как вкопанные…

 

Сразу за поворотом, среди реликтовых сосен, боком к морю, стоял тринадцатиэтажный дом — как спичечная коробка, поставленная на ребро. За ним виднелся другой такой же в точности корпус, третий и четвертый.

 

Мы побросали на песок вещи и подошли ближе. Там и сям лежали на земле спиленные сосны… Может, расчищали место для ресторана? А может, понадобились деревья для нужд строительства?

 

Петр Константинович с потемневшим лицом осмотрел дерево: не трухлявое, не больное, в самой силе было дерево. Оно было ровесником нашему Петру Константиновичу, но для дереза это была молодость.

 

— Мы подошли к самому дому. Все четыре корпуса были уже достроены, остались только отделочные работы. Но ни одного рабочего не виднелось поблизости. Странное ощущение какого-то даже страха: высотные дома — и ни одного человека! Некоторые окна были застеклены, другие — нет! Ветер свободно гулял по всем этажам.

 

— Может, запретили здесь строить? — оживился Рождественский.

 

Он рассказал, что в газете была негодующая статья по этому поводу, подписанная видными писателями и учеными.