— Тошно мне, Евгения Гавриловна. Ой, как тошно.

— Еще бы не тошно, девонька. — В темноте теткиного лица было не различить, лишь поблескивали большие, старомодные очки. — Избави Бог от таких испытаний. Сначала ребеночек, затем любимый. Царствие им небесное.

— Не любила я его, тетя! Не его!

— Кого же? — Евгения Гавриловна, кряхтя, осторожно присела на край раскладушки, натруженной, шершавой ладонью погладила мокрую Валину щеку.

— Там… в коттедже… где я работала, был один человек. Отец мальчика, которого я кормила. Он… он для меня все на свете. Он думает теперь, что я шлюха, жадная дрянь.

— Господь с тобой, милая, с чего ему так думать? — Евгения Гавриловна прижала Валю к себе, как младенца, начала тихонько баюкать.

— Думает. Ему… фотографии принесли. Я… там… я… — Валя не смогла договорить, уткнулась в теткин затрапезный халат, затряслась от беззвучных рыданий.

— Ну будет, будет, — тихо увещевала та. — Кто фотографии-то принес? Этот твой, бывший? Тенгизка?

— Д-да.

— Сманить к себе хотел. Ясно. — Старуха вздохнула. — А плакать-то полно. С кем беды не бывает? Ты вон красивая, по тебе парни да мужики сохнут. Оттого и несчастья. А была б уродиной, никто б и не смотрел.

— Вот и хоро-ошо, что не смотрел! — всхлипнула Валя.

— И ничего хорошего. Прокукуешь одна весь век, вспомнить будет нечего. — Тетка замолчала. Очевидно, замечание ее в первую очередь относилось к ней самой. Не густо наградила ее судьба мужским вниманием, кроме ушедшего мужа, да кавалера в фотоальбоме, никого у нее, видать, и не было больше.

— Спи, — сказала Евгения Гавриловна немного погодя, когда Валя затихла, успокоилась. — Что ни делается, все к лучшему. Спи, утро вечера мудренее.

31

Назавтра Валя чуть-чуть пришла в себя. Позвонила в Ульяновск, поговорила с матерью и близняшками. Вымыла голову. Хотела сходить в магазин, но тетка не пустила.

— Сиди покуда дома. Отдыхай. Я сама все куплю.

Евгения Гавриловна взяла на работе отгул, наготовила кучу еды и пичкала ею Валю, у которой кусок не шел в горло.

— Ешь, — настойчиво приговаривала она, — тебе необходимо есть. У тебя стресс, любая хворь может привязаться.

Вале была приятна теткина забота, да и вообще, сама тетка за истекшие сутки стала почти что родной. Если бы не она — Валя не представляла, что с нею было бы.

Она, давясь, съела полную тарелку куриного бульона с гренками, котлеты с макаронами, выпила вкусного компота из сухофруктов. Потом они с Евгенией Гавриловной занялись предновогодней уборкой, затем перебирали гречку к завтрашнему утру, смотрели сериал по телевизору.

Так незаметно прошел день. Ночью Валя снова думала о Тенгизе, о том, как он предал ее, и о том, как ей его жаль. До ужаса жаль! Если б только можно было вернуть тот момент, когда она убегала от него к больному Антошке! Она бы не была такой жестокой, нашла бы нужные слова, заставила бы объясниться, начистоту. Глядишь, парень облегчил бы душу и не решился на смертный грех. А так выходит, что Валя в какой-то мере виновата в его гибели.

Она пыталась уверить себя, что это не так. Не она погубила Тенгиза — он ее. Погубил дважды — когда бросил с ребенком, и потом, когда хотел отнять у Вадима. Не отрекся бы от нее в самом начале, не было бы такого страшного конца.

Но все доводы рассудка разбивались о душевную боль. Сердце не могло смириться с потерей, продолжало обливаться кровавыми слезами.