— Господа, — тихо сказал Авинов, — я вас прекрасно понимаю, но не сочувствую. Мои предки были новгородцами, они жили в большом, богатом и свободном государстве, а потом его подмяло под себя Московское царство. Что ж мне теперь, тоже биться за независимость Господина Великого Новгорода? Ну бред же!

Генерал Назарбеков поднял руку, прекращая прения, и подозвал Оган-апера. Тот живо притащил гранёные стаканы и разлил по ним густое душистое вино. Первым, на правах хозяина, слово взял старый Шугунц.

— Да снизойдёт на нас добрый свет… — сказал он торжественно, поднимая стакан. — Да приведётся нам видеть освобождение наших детей от вражьей сабли… Да настанут дни здоровья и щедрого изобилия… Ниспошли нам свои блага, — и Оган-апер поднял свою седую голову к ердику.

Вторым сказал тост полковник Силиков. Путая два языка, он произнёс:

— Дружба лучше калмагал. Хменк, хаспада!

Все потянулись чокнуться — дробно зазвенело стекло. Кирилл выпил до дна, в животе у него потеплело. И на душе тоже.

Утром чета Шугунц провожала Авинова-хмбапета, снабдив его на дорогу лавашем и сыром.

— Будет жажда — пей, — сказал Оган-апер на прощание. — Да не убудет силы в твоей руке!

Кирилл поклонился старому и запрыгнул в кабину. Бравые текинцы уже выглядывали из-под брезентов, покрывавших кузова грузовиков: скоро там? И вот заворчали двигатели «автанабилов», выводя пятитонки на ямистую дорогу.

Ближе к полудню «Бенцы» выехали на восточный берег озера, туда, где вода плескала о причалы с единственным полурассохшимся паромом и большими лодками-киржимами, готовыми доставить на острова. Именно здесь, на берегу, следовало ожидать знаменательной встречи — с юга сюда подтянется Армянский корпус, ядро будущей армии, а с востока должен будет явиться генерал Эрдели с обозом, кое-что наскрёбший по сусекам военных складов в Тифлисе и Карсе.

Доезжать до города Ван ни у кого охоты не было — два года назад турки сожгли его, истребив жителей. Наверное, потому его и прозвали Армянской Москвой.

— Погуляем? — предложила Нвард, вдыхая свежий воздух, словно приправленный солью и снегом.

Кирилл оглянулся — берег был пустынен, лишь поодаль, на одном из киржимов, шла возня. Рыбаки вроде. По северному окоёму небес кружил гидроплан, то ли М-5, то ли М-9. Свой.

— Погуляем, — согласился Авинов и предложил даме руку.

Они зашагали по хрусткому песку, молчали каждый о своём и наслаждались покоем. Кирилл сжимал в руке холодные пальчики девушки — пальчики нежно царапали ему ладонь, сжимаясь и разжимаясь, а он всё пытался укрыть их и согреть.

Мысли текли неторопливо и вольно. Авинову вспоминалась Даша Полынова. Боль при этом воспоминании не терзала душу в присутствии Нвард, но и не покидала вовсе. Рана всё не заживала, а соль сыпалась и сыпалась…

Он продолжал любить несносную, невозможную Дашку, а все попытки забыть её оканчивались тем, что коварная память подсовывала всё новые и новые детали из прошлого. Картины минувшей жизни вставали перед Авиновым живо и ярко, рождая прилив тоски, вгоняя в отчаяние. Хотеть невозможного, возвращать необратимое — это так трудно. А Нвард… Ему хорошо с нею. «Одалиска» любит его по-настоящему, она счастлива принадлежать ему душой и телом, вот только взаимности маловато. Он нежен, заботлив, добр с «Нвард-ахчи», но не более. И девушка чует это, недаром она сказала вчера ночью: «Горячее сердце обязательно зажжёт другое!». Другое, надо понимать, это его, холодное… Занятое.

Нвард неожиданно споткнулась, и Кирилл напряг руку, удерживая девушку. Её пальчики с силою сжали крепкие мужские пальцы.