– Предмет выгоды в иске обозначен определенно и веско, – вставил Птармиган. – Полная шуба в сорок соболей, стоимостью не в одну королевскую раду.

– Интересно, – промямлил Ярдли, кося глазом в сторону пастора, – не ее ли я давеча видел на улице? Только внутри была симпатичная барышня из местных, которая застеснялась со мной покалякать.

Пастор сгорбился и прикрыл руками багровеющие, как у подростка, уши. По народу пополз шепоток. Ува приободрилась, но рано.

– Куда б я ее дела, шубу эту, будь она неладна, коли бы с самого начала на нее нацелилась? Она, как вы сказали, не одну раду стоит. Кто мне здесь за нее столько выложит? За нее, почитай, дом можно купить.

– Согласно действующим ценам на недвижимость, – вмешался Ярдли, едва не из рукава вытягивая какую‑то крохотную грамотку, – ценность упомянутой шубы, разумеется, если она в хорошем состоянии, приблизительно равняется стоимости мызы со всеми ее строениями плюс двадцать голов крупного скота или пятьдесят овец, а гусиного стада – немерено.

Молчание повисло как колокол.

– Но скупщик краденого, разумеется, столько бы не дал.

– Теперь я обязан спросить тебя, – Птармиган поднес пергамент к лицу, – не извела ли ты, Ува, беспомощную странницу с помощью богопротивного чернокнижного ритуала, с неведомой нам сатанинской целью, из одного удовольствия или по велению своего Черного Господина?

– Бросьте, Птармиган, – зашипел ему на ухо Ярдли. – Не делайте, ради бога, вид, будто верите в черную магию. Вам это не идет.

– Дело не в том, верю ли в нее я! Главное, чтобы эта пейзанка в нее не верила.

– Черно… книжный? – глупо переспросила Ува. – Да я грамоте‑то не учена. Господи! – Она уронила руки вдоль передника. – В нашей‑то деревне все, кто моложе пятнадцати, в мои руки приняты. Нешто порченые? Бывало, да, мерли, так ведь и знатные дамы в руках ученых дохтуров родами мрут. Скажете, не бывает?

Именно сейчас ей стало страшно. Нет, не испытующих взглядов молодых господ. Могло быть и хуже. Тут хотя бы приехали те, кто желает слушать, а не волокет на дыбу, огульно обвиняя во всех смертных грехах и собственных тайных стоахах. Испугалась она тяжелого мертвого молчания за своей спиной. Своих, родных, можно сказать, тех, кто бежал к ней чуть что случится, тех, кого она знала по именам и кто верил в черную магию и бессмысленную ведьминскую злобу как в нечто непреложное.

– Коли была бы я душегубка, почто младенчика вослед матери не отправила? Из одного, как вы изволили сказать, удовольствия? Почто с ним нянчусь? Да вот она, эта самая малютка, живенькая. Может, какой бесовский ритуал требует сироту приютить? Или мне кормить рот, самою мною не прижитый, – большая корысть? Разве не знаете, что Сатана не ходит в дом, где дети живут?

Судя по всему, последняя ее реплика была сочтена чиновниками за аргумент.

– К слову, о Тайном Приказе, – понизив голос, спросил Птармиган. – Не выйдет ли так, что там ты покажешь совсем не то, что здесь?

– Знамо дело, коли мне там возьмутся ногти рвать да кожу драть, так я враз и в государевой измене, и в совращении плодов во чревах сознаюсь. Вот только малютку кто будет растить? Не вы ли, благородные господа?

– У тебя извращенное представление о Тайном Приказе, – строго заметил Птармиган. – Ярдли, никого она не убивала, не травила, не сглази… сглажи… тьфу, не изводила колдовством. Пастор, мы все‑таки служащие Тайной Канцелярии, а не активисты Общества Охоты на Ведьм. Так что давайте говорите, на основании чего вы сочли возможным дать ход такому дохлому Делу?

– Вот у меня заявление простолюдинки Иды, изложенное на пергаменте с ее слов, к коему по неграмотности приложен отпечаток ее пальца.