Однако один из них, похоже, забыл не все. Серый, которого Джеремия в шутку окрестил в честь обезьяны-долгожителя из чикагского зоопарка, некогда был одним из самых могущественных правителей царства снов.

Чем больше Отто вспоминал, тем плавнее текла его речь. И все же, когда Джеремия слушал его, ему казалось, что Отто рассказывает не о себе, а о каком-то своем знакомом, которого давным-давно потерял из виду.

— Чары были трудными. Создатели пытались соединить грезы с реальностью, связать мир Сумрака и мир людей. Сначала ничего не вышло. Но если не получается с первого раза, ты должен пробовать снова. Было предложено связать жизнь и силу чар с сознанием их носителя. Чары должны были питаться за счет его мыслей, одновременно концентрируя их. План казался безупречным. Кристально ясным.

Отто больше не смотрел на него, весь уйдя в воспоминания.

— Рассудок — это ужасная вещь, — как бы между прочим заметил он. — Мы привязали чары к первому избранному, но мы были лишь тени, а он — человек. Натяжение оказалось слишком сильным. Успех вскормил поражение. — Обезьяноподобный как-то жалко заморгал. — Я уже не мог сохранять устойчивое состояние. Моя индивидуальность, которую я так лелеял, рассыпалась. Как карточный домик. И все же у меня оставались силы, Джеремия Тодтманн. Я не все забыл и отчаянно цеплялся за то немногое, что помнил. Сколько мог.

Так проходит мирская слава… Джеремия, которому в жизни было нечем похвастаться, тем не менее знал, что она, жизнь, у него есть. Пусть он не сделал за свою жизнь ничего выдающегося, но зато у него была личность. Он был кем-то узнаваемым. Тогда как для Отто существование складывалось из вечных попыток вспомнить нечто давно забытое и неспособности что-то предпринять из вечного страха забыть то немногое, что ему удавалось вспомнить. Лишь получив новое имя, он нашел в себе силы заглянуть назад в свое прошлое.

— Ворон… он действительно таков, как говорит?

— Да, Джеремия Тодтманн. Теперь я это знаю.

В каком-то смысле эльфы сами содействовали сотворению ворона. Чары вызвали его из небытия, а в дальнейшем и укрепили его, чему он сам старался способствовать.

Мелькнула смутная догадка — ворон, чары. Джеремия хотел ухватить ее, но она, не успев сформироваться в мысль, сгинула в бездне подсознания. В сознании всплыл другой вопрос:

— Отто! Мог ли я на самом деле передать ему власть чар?

Обезьяноподобный ненадолго задумался, наконец ответил:

— Да.

Он снова попытался облечь в слова то, что не давало ему покоя:

— Но не будет ли это…

— Ты не должен этого делать, Джеремия Тодтманн, — перебил его Отто. — Это сделает его могущество безграничным. Он сможет коснуться реального мира.

Легкий ветерок покачивал ветки деревьев, но Джеремия, принадлежа к царству грез, был невосприимчив к нему. Сейчас он был бы рад даже урагану, если бы только он был посланцем реального мира.

— Все это какая-то чертовщина! Заставляет даже пожалеть, что здесь нет Ароса.

Глаза обезьяноподобного загорелись неровным светом, выдавая охватившее их обладателя возбуждение.

— Арос ничего не может сделать. Ворон заставил бы его забыть самого себя. И Каллистра — тоже. Они…

Джеремия едва сдержался, чтобы не схватить Отто за шкирку:

— Каллистра? Так она… она жива?

Теперь всполошился обезьяноподобный:

— Ты не должен думать о них, Джеремия Тодтманн. Не должен. Ради них. Ради…

Но Джеремия уже не слышал его.

— Каллистра! — благоговейно, как заклинание, повторял он.