– Кусается, сукин кот, мать его…

Узник, почуяв, что хватка ослабела, ринулся обратно, в спасительную тесноту и темноту. Его едва успели схватить за щиколотки, он упал, но, извиваясь, продолжал попытки зарыться в соломенную труху, и снова завязалась ожесточенная борьба.

– Это называется агорафобия, – пояснил с видом знатока комендант. – Боязнь открытого пространства. Такой сам за собой дверь запрет да еще сам себя на цепь посадит. То, что я называю узником, доведенным до идеального состояния.

В этот момент, по‑видимому, чаша терпения человека в капюшоне переполнилась. То есть до сих пор ему хватало выдержки оставаться высокопоставленным милордом, мозгом операции и ее заказчиком, обманчиво беспомощным и огражденным от стрел и клинков чужими кольчужными спинами. Капитан едва успел посторониться с дороги, когда он с остановившимся взглядом ринулся по лестнице вверх. Те трое, навалившиеся узнику на спину, просто рассыпались в разные стороны. Эффект, невзирая на все их брони, был такой, словно в них въехала осадная башня.

– Огня! – потребовал милорд, одновременно срывая с головы капюшон и поднося к лицу поспешно переданный факел. – Посмотри на меня, Константин!

Присутствующие завороженно уставились на резкие черты и коротко остриженные темные волосы, обрисовывавшие красивую линию лба. Константин дернулся и всхлипнул в руках, сгребших его за грудки. Милорд встряхнул его, добиваясь, чтобы узник сфокусировал взгляд.

– Вспомни меня! – сказал он настойчиво. – Разве со мной тебя хоть кто‑то обидит? Хватит довольствоваться малым. Пойдем со мной, тебя ждет все небо и все солнце в мире. Все просторные поля, все женщины, все Клеопатры, Гвиневеры и Прекрасные Елены – вспомни, как я рассказывал тебе о них и как ты слушал!

Константин рванулся всем телом прочь, удерживавшая его гнилая ткань лопнула, он опрокинулся на спину, вывернулся набок, весь мелко дрожа и беззвучно плача с широко открытыми глазами.

– Не трогайте меня, – тихо попросил он. – У меня есть мое окошко. Я сижу так тихо… Меня тут никто не трогает. Мне обещали…

От подножия лестницы раздались жидкие аплодисменты.

– Ах, как вы, оказывается, можете быть патетичны, – сказал комендант. – В принципе в качестве лекарства я бы порекомендовал цирюльника, хороший стол и дорогую шлюху. Некоторым помогает, если есть характер и воля к жизни. – Он презрительно окинул взглядом жертву собственного содержания. – Вы продешевили. Я‑то знал, в каком состоянии товар.

– Я еще не расплатился, – ответил милорд, поднимаясь с колен.

Ступеньки заскрипели под весом капитана.

– В любом случае, милорд, нам надо очень быстро отсюда убираться. Ночная смена у Белого Дворца скоро спохватится, что ее не меняют.

Он с омерзением поглядел на скорчившийся на полу больной отпрыск благородного древа Брогау и неожиданно сильно ударил его кулаком по темени. Юноша беззвучно рухнул на площадку. Каковы бы ни были чувства присутствующих. приходилось признать, что в таком состоянии он более транспортабелен.

– Берите это, – приказал капитан, – и идем.

– Уберите руки! – рявкнул на него милорд. Нагнулся, взял бесчувственного узника за пояс и вскинул его на плечи. – Я сам.

Четкий военный шаг его лишь немного замедлился. Люди посторонились.

– Далеко пойдете, – крикнул ему вслед брошенный комендант. – Если не остановят. Эй! Ты его все‑таки забрал. Заплати согласно уговору.

– За что? – гневно выгнулась бровь, открытая сейчас любому любопытному взгляду. – Твой товар не стоит чистой смерти.

– Да так уж и быть.