— Твоя мама умерла?

— Пойдемте, я вам ее покажу.

Она провела меня по высокой траве, и вскоре мы подошли к довольно необычному памятнику. Он был похож на маленький дом. На крыше — красивая скульптурная композиция: ангелы с большой мраморной книгой. На обложке выгравирована эпитафия.

— Смотрите, — сказала она, — вот ее имя.

Я прочитала: «Франсуаза, графиня де ла Таль, тридцати лет». Взглянула на дату. Это случилось три года назад. Значит, девочка в одиннадцать лет лишилась матери.

— Я часто прихожу сюда, чтобы побыть с ней, — сказала она. — Мы разговариваем, мне здесь нравится. Тут очень тихо.

— Не надо бывать здесь без взрослых, — сказала я мягко.

— Я люблю приходить одна. Просто сегодня я хотела, чтобы вы познакомились.

Не знаю, что на меня нашло, но я спросила:

— А папа приходит?

— Нет. Он никогда не хотел быть с ней — тем более теперь.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. Она здесь оказалась потому, что он этого хотел. Она ему была не нужна.

— Ты, видно, сама не понимаешь, что говоришь!

— Очень даже понимаю, — ее глаза сверкнули. — Это вы не понимаете — вы ведь только что приехали! Я знаю, она ему мешала. Вот почему он убил ее.

Я в ужасе уставилась на девочку, а она, сразу позабыв обо мне, уже гладила ладонью мраморную плиту.

Вокруг — тишина. Палящее солнце. Склепы с останками давно умерших де ла Талей. Как мрачно! И нереально. Внутренний голос кричал мне, чтобы я бежала прочь из этого дома. Но даже в ту минуту я знала, что при малейшей возможности останусь здесь. Теперь в Шато-Гайар меня привлекали не только мои любимые картины.

2

Наступил второй день моего пребывания в Шато-Гайар. Ночью я не сомкнула глаз — так меня поразила сцена на кладбище. Я не могла выкинуть ее из головы.

Вчера на обратном пути в замок я сказала Женевьеве, что нельзя так говорить об отце. Она спокойно меня выслушала и ничего не ответила, но мне слишком хорошо запомнилось, с какой уверенностью звучал ее тихий голос, когда она произнесла: «Он убил ее».

Конечно, это клевета. Но где она ее слышала? Наверняка, от кого-нибудь из домашних. Неужели няня? Бедный ребенок! Как это для нее ужасно! Вся моя неприязнь к ней рассеялась. Теперь мне хотелось подробнее узнать о ее жизни. Выведать, какой была ее мать и как в этой маленькой головке зародились такие страшные подозрения. Признаюсь, от подобных мыслей мне становилось не по себе.

Позавтракав в одиночестве, я пробежала сделанные мною заметки, потом попыталась читать какой-то роман. Время тянулось медленно, и я спрашивала себя, неужели мне придется постоянно вести такой образ жизни, если я буду здесь работать. В других домах мы ели либо с управляющим, либо за семейным столом — ни разу не чувствовала я себя такой одинокой. Конечно, не надо забывать, что мою кандидатуру еще не утвердили и мое положение довольно неопределенно. Ничего не поделаешь.

Я пошла в галерею и провела там все утро. Осматривала картины, искала на них темные пятна, места с облупившейся краской, так называемые «пробелы», и другие повреждения — такие, например, как трещины, в которые набиваются пыль и грязь. Я попыталась прикинуть, какие инструменты мне понадобятся в добавление к тем, что я привезла с собой, и собиралась попросить у Филиппа де ла Таля разрешение на осмотр других картин — в частности, уже замеченных мною стенных росписей.

После обеда я вышла из замка, чтобы посмотреть окрестности — а если в них не окажется ничего примечательного, то и город. По бесконечным виноградникам вилась дорога, и я пошла по ней, хотя она вела в противоположную от города сторону.