– Позвольте дать вам ответ через два часа, эфенди.

Заведующий вдруг встрепенулся:

– Помилуй, дочь моя, дело очень срочное! Есть и другие претенденты. Упустишь место – пеняй на себя.

– Тогда дайте хоть час, бей‑эфенди…

Выйдя из кабинета заведующего, я носом к носу столкнулась со своей соперницей Хурие‑ханым. На днях Хаджи‑калфа сказал мне, что в Б… нас прозвали именно так – «соперницы». Хурие‑ханым в свое время сильно напугала меня, поэтому, встретившись с ней в коридоре, я опять перетрусила и попыталась быстро проскочить мимо. Но Хурие‑ханым загородила дорогу и схватила меня за край чаршафа, словно обнаглевшая нищенка.

– Ханым‑эфенди, дочь моя, – слезливо начала она, – я на днях очень плохо обошлась с вами. Извините, ради аллаха. Это все нервы. Я была так убита тогда. Ах, дочь моя, если б вы знали, чего только я не испытала в жизни, вы пожалели бы меня! Простите за мою несдержанность.

– Ничего, ханым‑эфенди, – пробормотала я и снова попыталась пройти.

Но Хурие‑ханым не собиралась отпускать меня. Она принялась жаловаться на свое положение и заявила, что пятерым душам, которых она содержит, грозит улица и нищенство. Хурие‑ханым все больше и больше приходила в неистовство, голос ее постепенно возвысился до крика и перешел в истеричный фальцет.

Совершенно растерявшись, я стояла, не зная, что делать, что говорить. Но хуже всего, что эта комедия привлекла зрителей. Вокруг нас образовалась толпа служащих канцелярии, секретарей, мальчишек‑подручных, разносящих кофе и шербет.

Щеки мои пылали. Он стыда я готова была провалиться сквозь землю.

– Прошу вас, ходжаным, говорите тише! – взмолилась я. – На нас люди смотрят.

Но Хурие‑ханым, как назло, заголосила еще громче.

Она рыдала, рвала на себе волосы, била кулаком в грудь так, что отлетали пуговицы, пыталась поцеловать мои руки и колени.

К ужасу своему, я видела, как толпа вокруг нас продолжает расти. Так на стамбульских улицах народ обступает крикливого торговца подозрительными средствами от пятен или мозолей или же бродячего зубного лекаря.

До меня уже долетали такие слова: «Жалко бедняжку…», «Не заставляй плакать несчастную, девушка!..».

Вдруг возле нас появился высокий белобородый мулла в зеленой чалме.

– Дочь моя, – обратился он ко мне, – религиозный долг и человеколюбие велят относиться к старшим почтительно, с уважением. Не вставай на пути этой почтенной женщины, не отнимай у нее куска хлеба. Уступи ей, и ты возрадуешь аллаха и пророка. Создатель всемилостив, он откроет для тебя другую дверь в своей волшебной сокровищнице.

Я дрожала под чаршафом, обливаясь холодным потом. В этот момент какой‑то торговец кофе, гремя щипцами, которые у него были в руках, закричал:

– Верно! Верно!.. Ты всегда заработаешь себе на хлеб там, где будет аллах.

В толпе раздался смех. Откуда‑то появился секретарь, подвязанный красным кушаком, схватил торговца за шиворот и потащил его к лестнице.

– Ах ты, бесстыдник! Сейчас я тебе все зубы пересчитаю! – пригрозил он.

Почему они смеялись? Ведь слова продавца кофе ничем не отличались от того, что сказал мулла.

Хурие‑ханым исступленно рыдала. Скандал принимал такие размеры, что я готова была ценой жизни уладить дело.

– Хорошо, хорошо! Пусть будет так, как вы хотите. Только, ради аллаха, отпустите меня.

Я с трудом оторвала Хурие‑ханым от своих колен, которые она пыталась поцеловать, и кинулась назад в кабинет заведующего.

Через несколько минут мне дали подписать бумагу, в которой говорилось, что я по собственному желанию отказываюсь от преподавания в центральном рушдие и выражаю желание учительствовать в школе Зейнилер.