– Создав этих овец, аллах думал: «Пусть мои рабы едят мясо и молятся мне…» Мы пожираем, отправляем в наши недостойные утробы этих овец… А платим ли мы аллаху свой долг? Где уж там!.. Но когда мы завтра уйдем в

землю, когда возле нас с огненными булавами встанут Мюнкир и Некир[34], что мы будем говорить?.. – И Хатидже‑ханым снова принималась за бесконечные описания смерти.

А плакат с изображением змеи Хатидже‑ханым использовала в лечебных

целях, она заявила, будто это Шахмиран[35], и царапала на животе змеи имена больных.

Чего только я не придумывала для того, чтобы хоть чуточку развеселить бедных детей, рассмешить их! Но все мои старания пропадали зря. Перемены в школе я сделала обязательными, каждые полчаса или час выходила с детьми в сад. Я старалась научить их веселым, интересным играм. Но малышам почему‑то они не доставляли никакого удовольствия. Тогда я предоставляла их самим себе и отходила в сторону.

У этих маленьких девочек с потухшими глазами и усталыми лицами, как у взрослых людей, измученных страданиями, оказалось любимое развлечение: забившись в какой‑нибудь укромный уголок сада, они начинали распевать

религиозные гимны, без конца повторяя слова «смерть», «гроб», «тенешир» [36],

«зебани» [37], «могила». Одна песня была особенно жуткой. Когда я слушала хор их дрожащих голосов, у меня волосы вставали дыбом:

Словно вору, разденут тебя они, И в пустой гроб положат тебя они.

И от смерти жестокой пощады не жди…

Они завывали, и перед моим взором возникали картины похоронной процессии.

Чаще всего мои ученики играли в похороны. Эта игра устраивалась главным образом во время длинных обеденных перемен. Она походила на театральное представление. Главными актерами были Нафыз Нури и арабчонок Джафер‑ага.

Джафер‑ага заболевает. Вокруг него собираются девочки, читают хором Коран, льют ему в рот священную воду «земзем». После того как малыш, закатив глаза, «испускает дух», девочки, причитая, подвязывают ему челюсть платком. Затем Джафера клали на тенешир и обмывали.

Дети украшали зелеными платками доску, выломанную из ворот, получался гроб, который мало чем отличался от настоящего страшного гроба.

У меня мурашки бегали по спине, когда Нафыз Нури пронзительным,

зловещим голосом звал к проводам покойника, выкрикивая эзан[38], читал заупокойный намаз. А у могилы, приступая к обряду развода, он восклицал:

– Эй, Зехра, супруга Джафера!..

Несколько раз эта картина даже снилась мне.

Как я уже сказала, в этой деревне человеку всегда чудится запах смерти, особенно ночью, когда каждый час тянется нескончаемо долго и томительно… Пережить кошмары этих ночей было очень трудно.

Однажды ночью в горах завыли шакалы. Я очень испугалась и решила сбежать вниз, к Хатидже‑ханым. Однако, переступив порог ее комнатушки, пропахшей плесенью и похожей на подвал, я увидела картину, показавшуюся мне в сто раз страшнее, чем завывание шакалов. Закутанная с головы до ног в белое покрывало, старая женщина сидела на молитвенном коврике и, перебирая длинные четки, раскачиваясь из стороны в сторону, бормотала что‑то глухим голосом, точно была без сознания.

У меня в Зейнилер три привязанности.

Первая – родник под моим окном, чье неумолчное журчание помогает коротать томительное одиночество.

Вторая – маленький Вехби, тот самый шалун, который во времена царствования Хатидже‑ханым все время в классе проводил на дне сундука, отбывая наказание.