Он смешно картавил, но говорил свободно, весело, непринужденно.

Однажды в саду Вехби пристально глянул на меня, прищурив свои блестящие глазки.

– Что смотришь, Вехби? – спросила я.

Вехби ни капли не смутился и ответил:

– Какая ты красивая девушка! Давай я тебя возьму в жены моему старшему брату, станешь нашей невесткой.

Все в Вехби замечательно, все мне нравится, вот только считаться со мной он никак не желает. Даже когда я, рассердившись, тихонько дергаю его за ухо, он не обращает на это никакого внимания. Но, может быть, именно поэтому я и люблю его.

Услышав от Вехби столь фамильярное предложение, я нахмурилась.

– Разве можно своей учительнице говорить подобные вещи? Вот услышат взрослые – ох, и зададут тебе жару!

Вехби ответил, как бы потешаясь над моим простодушием:

– Вот уж дудки! Разве я скажу еще кому‑нибудь такое?

Господи, ну и болтун же этот деревенский мальчик с пальчик.

А Вехби с той же непринужденностью продолжал:

– Я буду называть тебя: «Моя стамбульская невестка…» Буду приносить тебе каштаны. Брат повесит тебе на шею ожерелье из золотых монет.

– Как, разве у тебя еще нет невестки?

– Есть. Но это темная девушка. Мы ее выдадим за чабана Хасана.

– А кто же твой брат?

– Жандарм.

– А что делают жандармы?

Вехби задумался, почесал голову и сказал:

– Режут гяуров[39].

Мне нравится, что Вехби горд, упрям и независим. Он задирает нос, совсем как взрослый мужчина. Когда я на уроках поправляю его, Вехби смущается, злится и ни за что не хочет исправить ошибку. А если я настаиваю, мальчик презрительно глядит мне в лицо и говорит:

– Ты ведь женщина… Твой ум не понимает…

Что касается моей третьей привязанности – это маленькая девочка‑сирота.

Кажется, шел уже пятый день занятий. Я окинула взглядом класс, и вдруг мое сердце взволнованно забилось. На самой задней парте сидела девочка с красивым матовым личиком, пушистыми русыми, почти белыми волосами. Она улыбалась мне, обнажив блестящие, точно жемчужины, зубы.

Кто эта девочка? Откуда она вдруг появилась?

– А ну‑ка, подойди сюда! – поманила я ее пальцем.

С легкостью птички она вскочила и вприпрыжку, совсем как я в пансионе, подбежала ко мне.

Она была очень бедно одета. Ноги босые, волосы всклокоченные, сквозь дыры выцветшего ситцевого платья проглядывала нежная белая кожа.

Я взяла ее маленькие руки и сказала:

– Посмотри мне в лицо, крошка.

Девочка робко подняла голову, и из‑под длинных пушистых ресниц на меня взглянули блестящие темно‑синие глаза.

Невзгоды и тяжкая жизнь, с которой я столкнулась в Зейнилер, не смогли заставить меня плакать, но если бы в этот момент я не взяла себя в руки, я разрыдалась бы, – так меня тронули эти прекрасные глаза полуголой девочки, две жемчужные нити зубов и улыбка алых губ.

Я погладила девочку по щеке и спросила:

– Тебя звать Зехра, крошка, или Айше?

– Меня зовут Мунисэ, ходжаным, – ответила девочка приятным голоском, на чистом стамбульском наречии.

– Ты учишься в этой школе?

– Да, ходжаным.

– А почему ты не ходила столько дней?

– Аба[40] не пускала меня, ходжаным. У нас была работа. Но теперь я буду ходить.

– А мама у тебя есть?

– У меня есть аба, ходжаным.

– А где твоя мама?

Девочка потупилась и не ответила.