|
— Ах! Я ожил, – сказал Ла Моль и поцеловал ковчежец, висевший у него на шее на золотой цепочке. Когда они доехали До угла набережной и обогнули прелестное небольшое здание, построенное Генрихом II, стал виден высокий эшафот: то был голый, залитый кровью помост, возвышавшийся над головами толпы. — Друг! Я хочу умереть первым, – сказал Ла Моль. Коконнас второй раз тронул рукой плечо Кабоша. — Что угодно, сударь? – обернувшись, спросил палач. — Добрый человек! – сказал Коконнас. – Ты хочешь доставить мне удовольствие, не так ли? По крайней мере ты так мне говорил. — Да, говорил и повторяю. — Мой друг пострадал больше меня, а потому и сил у него меньше. — Ну и что же? — Так вот, он говорит, что ему будет чересчур тяжко смотреть, как меня будут казнить. А кроме того, если я умру первым, некому будет внести его на эшафот. — Ладно, ладно, – сказал Кабош, отирая слезу тыльной стороной руки, – не беспокойтесь, будет по-вашему. — И одним ударом, да? – шепотом спросил пьемонтец. — Одним ударом. — Это хорошо… А если вам нужно будет отыграться, так отыгрывайтесь на мне. Тележка остановилась; они подъехали к эшафоту. Коконнас надел шляпу. Шум, похожий на рокот морских волн, долетел до слуха Ла Моля. Он хотел приподняться, но у него не хватило сил; пришлось пьемонтцу и Кабошу поддерживать его под руки. Вся площадь казалась вымощенной головами, ступени городской Думы походили на амфитеатр, переполненный зрителями. Из каждого окна высовывались возбужденные лица с горящими глазами. Когда толпа увидела красивого молодого человека, который не мог держаться на раздробленных ногах и сделать величайшее усилие, чтобы самому взойти на эшафот, раздался оглушительный крик, словно то был всеобщий вопль скорби. Мужчины кричали, женщины жалобно стонали. — Это один из первых придворных щеголей; его должны были казнить не на Сен-Жан-ан-Грев, а на Пре-о-Клер, – говорили мужчины. — Какой красавчик! Какой бледный! Это тот, который не захотел отвечать, – говорили женщины. — Друг! Я не могу держаться на ногах, – сказал Ла Моль. – Отнеси меня! — Сейчас, – сказал Аннибал. Он сделал палачу знак остановиться, затем нагнулся, взял на руки Ла Моля, как ребенка, твердым шагом поднялся по лестнице со своей ношей на помост и опустил на него своего Друга под неистовые крики и рукоплескания толпы. Коконнас снял с головы шляпу и раскланялся. Затем он бросил шляпу на эшафот, у своих ног. — Посмотри кругом, – сказал Ла Моль, – не увидишь ли где-нибудь их. Коконнас медленно стал обводить взглядом площадь, пока не дошел до одной точки; тогда он остановился и, не спуская с нее глаз, протянул руку и коснулся плеча своего Друга. — Взгляни на окно вон той башенки, – сказал он. Другой рукой он показал на окно маленького здания, существующего и доныне, между улицей Ванри и улицей Мутон, – обломок ушедших столетий. Две женщины в черном, поддерживая одна другую, стояли не у самого окна, а немного поодаль. — Ах! Я боялся только одного, – сказал Ла Моль, – я боялся, что умру, не увидав их. Я их вижу и теперь я могу умереть спокойно. Не отрывая пристального взгляда от этого оконца, Ла Моль поднес к губам и покрыл поцелуями ковчежец. Коконнас приветствовал обеих женщин с таким изяществом, словно он раскланивался в гостиной. |
