|
— Беги, Аннибал, – повторил Ла Моль, – не давай нашим врагам упиваться зрелищем казни двух невинных. Коконнас тихонько отстранил Анриетту, тянувшую его к дверям, и указал на тюремщика торжественным, даже, насколько он мог, величественным жестом. — Сударыня! Прежде всего отдайте этому человеку пятьсот экю, которые мы ему обещали, – сказал он. — Вот они, – сказала Анриетта. Затем он повернулся к Ла Молю и грустно покачал головой. — Милый мой Ла Моль, – заговорил он, – ты оскорбляешь меня, подумав хоть на одно мгновение, что я способен тебя покинуть. Разве я не поклялся и жить, и умереть с тобой? Но ты так страдаешь, мой бедный друг, что я тебя прощаю. Он лег рядом со своим другом, наклонился над ним и коснулся губами его лба. Затем тихо, тихо, как берет мать ребенка, положил прислоненную к стене голову Ла Моля к себе на грудь. Взгляд у Маргариты стал сумрачным. Она подняла кинжал, который обронил Коконнас. — Королева моя, – говорил Ла Моль, догадываясь о ее намерении и протягивая к ней руки, – о моя королева. Не забывайте: я пошел на смерть, чтобы всякое подозрение о нашей любви исчезло. — Но что же я ногу сделать для тебя, если я не могу даже умереть с тобой? – в отчаянии воскликнула Маргарита. — Можешь, – ответил Ла Моль. – Ты можешь сделать так, что мне будет мила даже смерть и что она придет за мной с приветливым лицом. Маргарита нагнулась к нему, сложив руки, словно умоляла его говорить. — Маргарита! Помнишь тот вечер, когда я предложил тебе взять мою жизнь, ту, которую я отдаю тебе сегодня, а ты взамен ее дала мне один священный обет? Маргарита затрепетала. — А-а! Ты вздрогнула, значит, помнишь, – сказал Ла Моль. — Да, да, помню, – отвечала Маргарита, – и клянусь душой, мой Гиацинт, что исполню свое обещание. Маргарита простерла руки к алтарю, как бы вторично беря Бога в, свидетели своей клятвы. : Лицо Ла Моля просияло, как будто своды часовни внезапно разверзлись и луч солнца пал на его лицо. — Идут! Идут! – прошептал тюремщик. Маргарита вскрикнула и бросилась было к Ла Молю, но страх усилить его страдания удержал ее, и она с трепетом остановилась перед Ла Молем. Анриетта коснулась губами лба Коконнаса и сказала: — Понимаю тебя, мой Аннибал, и горжусь тобой. Я знаю, твой героизм ведет тебя к смерти, но за этот героизм я и люблю тебя. Бог свидетель: обещаю тебе, что всегда буду любить тебя больше всего на свете, и хотя не знаю, что Маргарита поклялась сделать для Ла Моля, но клянусь тебе, что сделаю то же самое и для тебя! И она протянула руку Маргарите. — Ты хорошо сказала, спасибо тебе, – ответил Коконнас. — Прежде чем вы покинете меня, моя королева, – сказал Ла Моль, – окажите мне последнюю милость: дайте мне что-нибудь на память о вас, что я мог бы поцеловать, поднимаясь на эшафот. — О да! – воскликнула Маргарита. – Держи!.. Она сняла с шеи золотой ковчежец на золотой цепочке. — Возьми, – сказала она. – Этот святой ковчежец я ношу с детства; мне надела его на шею моя мать, когда я была совсем маленькой и когда она меня любила; нам он достался по наследству от нашего дяди, папы Климента (Папа Климент VII – дядя Екатерины Медичи.). Я не расставалась с ним никогда. На, возьми! Ла Моль взял его и горячо поцеловал. — Отпирают дверь! – сказал тюремщик. |
