|
Коконнас дышал шумно, как кузнечный мех. — Так что же вы делали в лесу? – повторил судья. — Э, черт побери! Я уже сказал вам: дышал свежим воздухом! — Продолжайте, – приказал судья. — Признавайтесь, – шепнул Коконнасу на ухо Кабош. — В чем? — В чем хотите, только признавайтесь. Кабош нанес удар не менее усердно. Коконнас думал, что задохнется от крика. — Ох! Ой! – произнес он. – Что вы хотите знать, сударь? По чьему приказанию я был в лесу? — Да, сударь. — По приказанию герцога Алансонского. — Записывайте, – приказал судья. — Если я совершил преступление, устраивая ловушку королю Наваррскому, – продолжал Коконнас, – то ведь я был только орудием, сударь, я выполнял приказание моего господина. Секретарь принялся записывать. «Ага, ты донес на меня, бледная рожа! – пробормотал страдалец. – Погоди же у меня, погоди!». И он рассказал, как герцог Алансонский пришел к королю Наваррскому, как герцог встречался с де Муи, рассказал историю с вишневым плащом, – рассказал все, не забывая орать и время от времени заставляя опускать на себя новые удары молота. Словом, он дал такое множество ценных, верных, неопровержимых и опасных для герцога Алансонского сведений, он так хорошо притворялся, что вынужден давать их только из-за страшной боли, он гримасничал, выл, стонал так естественно и так разнообразно, что в конце концов сам председатель испугался, что занес в протокол подробности, постыдные для принца крови. — «Ну, ну, в добрый час! – думал Кабош. – Вот дворянин, которому не надо дважды повторять одно и то же! Уж и задал он работу секретарю! Господи Иисусе! А что было бы, если бы клинья были не кожаные, а деревянные?». За признание Коконнасу простили последний клин чрезвычайной пытки, но и без него тех девяти клиньев, которые ему забили, было вполне достаточно, чтобы превратить его ноги в месиво. Судья поставил на вид Коконнасу, что смягчение приговора он получает за свои признания, и удалился. Страдалец остался наедине с Кабошем. — Ну как вы себя чувствуете, сударь? – спросил Кабош. — Ах, друг мой, храбрый мой друг, хороший мой Кабош! – сказал Коконнас. – Будь уверен, что я всю жизнь буду благодарен тебе за то, что ты для меня сделал! — Черт возьми! Вы будете правы, сударь: ведь если бы узнали, что я для вас сделал, ваше место на этом станке занял бы я, только уж меня-то не пощадили бы, как пощадил вас я. — Но как пришла тебе в голову хитроумная мысль… — А вот как, – заворачивая ноги Коконнаса в окровавленные тряпки, рассказал Кабош. – Я узнал, что вы арестованы, узнал, что над вами нарядили суд, узнал, что королева Екатерина желает вашей смерти, догадался, что вас будут пытать, и принял нужные меры. — Рискуя тем, что могло с тобой произойти? — Сударь, – отвечал Кабош, – вы единственный дворянин, который пожал мне руку, а ведь у палача тоже есть память и душа, хотя он и палач, а быть может, именно оттого, что он палач. Вот завтра увидите, какая будет чистая работа. — Завтра? – переспросил Коконнас. — Конечно, завтра. — Какая работа? Кабош посмотрел на Коконнаса с удивлением. — Как – какая работа? Вы что же, забыли приговор?,; — Ах, да, верно, приговор, – ответил Коконнас, – а я и забыл. |
