|
. И король отвернулся к собакам. Тут портьера приподнялась, и показалась Екатерина. — Все хорошо, – шепнула она Гизу, – настаивайте, и он уступит. Портьера опустилась, но Карл IX то ли не заметил этого, то ли сделал вид, что не заметил. — Но я должен знать, – заметил герцог де Гиз, – угожу ли я вашему величеству, если сделаю то, что хочу сделать. — Честное слово, кузен Генрих, вы пристаете ко мне с ножом к горлу, но я не поддамся, черт возьми! Разве я не король? — Пока нет, государь, но завтра вы станете королем, если захотите. — Ах, вот как! – подхватил Карл IX. – Значит, убьют и короля Наваррского, и принца Конде.., у меня в Лувре!.. Фу! И король еле слышно добавил: — За его стенами – дело другое. — Государь! – воскликнул герцог. – Сегодня вечером они идут кутить с вашим братом, герцогом Алансонским. — Таванн, – сказал король с прекрасно разыгранным раздражением, – неужели вы не видите, что злите мою собаку? Идем, Актеон, идем! Не желая больше слушать, Карл IX ушел к себе, оставив Таванна и герцога де Гиза почти в прежней неизвестности. Другого рода сцена разыгралась вслед за этим у Екатерины, которая посоветовала герцогу де Гизу держаться твердо и вернулась в свои покои, где застала всех, кто обычно присутствовал при ее отходе ко сну. Когда Екатерина вернулась к себе, лицо у нее было столь же веселым, сколь мрачным оно было, когда она шла к королю. Она с самым приветливым видом отпустила по очереди своих придворных дам и кавалеров, и вскоре у нее осталась одна королева Маргарита, которая сидела у открытого окна, погрузившись в глубокую задумчивость и глядя в небо. Уже два или три раза, оставаясь наедине с дочерью, королева-мать приоткрывала рот, чтобы заговорить, и каждый раз мрачная мысль останавливала слова, готовые сорваться с ее губ. В это время портьера приподнялась, и появился Генрих Наваррский. Собачка проснулась, спрыгнула с кресла и подбежала к нему. — Это вы, сын мой? – вздрогнув, спросила Екатерина. – Разве вы ужинаете в Лувре? — Нет, – отвечал Генрих. – Герцог Алансонский, принц Конде и я идем шататься по городу. Я был почти уверен, что застану их здесь, любезничающих с вами. Екатерина улыбнулась. — Ну что ж, идите, идите, господа… Какие счастливцы мужчины, что могут ходить куда угодно!.. Правда, дочь моя? – спросила она. — Да, правда; свобода так прекрасна и так заманчива! – ответила Маргарита. — Вы хотите сказать, что я мешаю вам быть свободной? – сказал Генрих, склоняясь перед женой. — Нет, я страдаю не за себя, а за положение женщины вообще. — Сын мой, вы не увидитесь с адмиралом? – спросила Екатерина. — Может быть, и увижусь. — Зайдите к нему и подайте пример другим, а завтра расскажете мне, как его здоровье. — Раз вы этого хотите, я, разумеется, зайду к нему. — Я ничего не хочу… – заметила Екатерина. – Кто там еще?.. Не пускайте, не пускайте! Генрих уже сделал шаг к двери, чтобы исполнить приказание Екатерины, но в это мгновение стенной ковер поднялся, и показалась белокурая головка г-жи де Сов. — Ваше величество, это парфюмер Рене: вы приказали ему прийти. Екатерина бросила быстрый, как молния, взгляд на Генриха». |
