Возможно, это было сказано излишне надменно? Хокон опустился на колени.

— Торгерд, — сказал он, — я прошу даровать мне победу; я прошу дать мне силы отстоять эту землю против волков, которые хотят захватить ее. Дай мне то, что я прошу, и я выстрою для тебя святилище, подобного которому не было нигде и никогда. Оно окажется большим, как их церковь, и встанет на огороженной земле. Там будут стеклянные окна, и потому твой дом весь день не увидит темноты. Я прикажу сделать замечательную резьбу, изукрашенную золотом и серебром. Рядом с твоим изваянием будут стоять изображения великих богов. Я всегда буду взывать к тебе и жертвовать тебе.

Хокон вытянулся на полу ничком во весь рост. Он видел, что так делали христиане и в Дании, и в Западных землях. А ведь христианский мир господствовал повсюду от Ирландии до Армении.

Сквозь открытую дверь — сквозь холодную тишину — до него донесся звонкий каркающий крик ворона.

Хокон поднялся. Он поклонился, вышел, закрыл дверь, взял свое копье и пошел обратно. Он сделал все, что мог. Норны давно определили судьбы мира. Но человек обладал свободной волей для того, чтобы без страха встретить свою участь.

XXX

Близилась весна. В Норвегии ярл и король собирали людей и готовили корабли. Над Оркнеями ревел западный шторм. На следующий день после его окончания волны, разбивавшиеся об утесы Хоя, все еще продолжали перекатываться через мол в бухточке Раквика. Когда же волны утихли, люди, спустившиеся к морю, чтобы посмотреть, не поврежден ли их причал, нашли на его камнях мертвое тело. Этого мужчину, должно быть, смыло с какого-нибудь корабля — если судно не потонуло целиком — и принесло сюда. Тело уже начали расклевывать чайки. По изорванной промокшей одежде нельзя было ничего сказать о том, кем он мог быть, а лицо было разбито до такой степени, что никто не смог бы его узнать. Единственное, что можно было сказать почти с уверенностью, так это то, что он был молодым.

Когда люди несли его по тропинке, из дома вышла Гуннхильд. Рыбаки остановились, чтобы приветствовать ее. Она стояла некоторое время под соленым ветром, слушая гром прибоя, а потом спросила:

— Что вы собираетесь сделать с ним?

— А то же самое, что всегда делаем с такими, госпожа, — ответил один из рыбаков. — Выроем ему могилу. У нас есть неподалеку особое место как раз для этого.

— Нет, — ответила она. — Этот человек должен получить кое-что получше.

Она заставила их переодеть его в хорошую одежду, за которую щедро заплатила, и похоронить его на мысу Голова Рора, чтобы он мог видеть море, которое было его жизнью. Прежде чем люди начали зарывать могилу, Гуннхильд положила на грудь мертвецу золотой браслет.

— Тот, кто его украдет, через несколько дней умрет недоброй смертью, — предупредила она.

На могилу взгромоздили большой валун и зарезали петуха, которого тоже купила Гуннхильд. Слишком большое жертвоприношение могло заставить задуматься о том, что их не касалось. Кроме того, золотой петух в Асгарде и черный петух в Хельхейме должны были в неведомый день, когда наступит конец мира, разбудить мертвецов, чтобы они вступили в бой.

К тому времени, когда все было закончено, солнце уже спустилось низко к горизонту, и по земле легли длинные тени.

— Идите домой, — приказала Гуннхильд. Люди подчинились и разбрелись, ощущая непонятное опасение.

Оставшись один на один с погребенным, Гуннхильд заговорила медленно и спокойно:

— Стань отныне моим заступником перед богами. Я отдала тебя им обратно, и через тебя в твоей безымянности — всех людей, которые когда-либо пропали в море — да, и мужчин, и женщин, и детей — ради морских скитаний моих сыновей и ради самих богов.