Она повернулась и направилась домой. Каждый шаг отдавался болью. Бесплотные скитания совершенно выматывали ее. Однако самое главное ей только предстояло, поскольку ласточка в своем последнем полете видела два флота, направлявшиеся навстречу друг другу.

Когда она открыла дверь, солнце уже зашло и начало темнеть. Свет от очага метался по изготовленным Рагнхильд гобеленам. Сама Рагнхильд пошла навстречу матери. Кошка ощетинилась, выгнула спину, зашипела и ускользнула куда-то в угол.

— Тебя долго не было, — с тревогой в голосе сказала Рагнхильд. — Ты будешь есть? Я оставила для тебя на огне котел с тушеным мясом.

— Нет, я не голодна, — ответила Гуннхильд.

— Ты уже несколько дней питаешься какими-то жалкими крохами. Ты так исхудала, что тебя скоро унесет ветром.

— Мне нужно делать много других вещей. Впрочем, меня мучает жажда.

— Принеси пиво, — приказала Рагнхильд служанке. — И мед. Ты можешь, по крайней мере, выпить капельку меда?

Гуннхильд пристально вгляделась в тонкое лицо, большие глаза дочери.

— Ты никогда не обижала меня, — сказала она, — но все же я ни разу еще не видела от тебя такой заботы.

Рагнхильд вздрогнула.

— Ты все время общаешься с неведомым.

— Потому что у меня нет иного выхода.

— А что ты на самом деле делала сегодня? Зачем?

— Это не могло ни в малейшей степени повредить тебе. Скорее, это делалось ради тех, кого я когда-то выносила под сердцем, а ты третья из оставшихся. Я хочу вернуть тебе надежду.

— Именно этого я и боюсь, — прошептала Рагнхильд.

Служанка принесла посуду. Гуннхильд быстро выпила пиво, а потом принялась потягивать мед. Огонь шипел, бормотал и то и дело заволакивался клубами едкого дыма.

— Я не понимаю тебя, — сказала она дочери.

Рагнхильд глядела в тени.

— Ты не сможешь. И никогда не согласишься отступить и смириться.

Гуннхильд протянула руку и накрыла ладонью кисть дочери. Какой маленькой она была, какой холодной.

— У меня был мой мужчина, и я буду бороться за его кровь.

— Да. У тебя все это было. — Рагнхильд высвободила руку. — А что ты собираешься делать сейчас?

— Завтра погибнет много людей, — сказала Гуннхильд. — Может быть, среди них окажется и ярл Хокон. Но, что бы ни случилось, среди них не должно быть твоего брата.

— Ты попытаешься… — Рагнхильд подняла руки; совсем немного, будто собиралась молиться. Ее голос прозвучал хрипло: — Ты убиваешь себя. Здесь уже и так слишком много призраков.

— И это говорит мне дочь Эйрика Кровавой Секиры?

Руки бессильно упали.

— Как ты пожелаешь, мать, — вздохнула Рагнхильд. — А что потребуется от меня?

— Держи своих жалких слуг подальше, — отрезала Гуннхильд.

— Как я делала это прежде. Что ж, лучше всего будет отправиться в кровать.

В свою одинокую кровать, подумала Гуннхильд, в подобие могилы.

— Доброй ночи, — пожелала она, зная, что ее пожелание не сбудется.

Дворовый работник, стараясь не попадаться на глаза, огородил очаг земляной насыпью.