Элизабет сидела в мягком кресле; на ней было красивое платье темно-красного цвета. Она тотчас поднялась и сердечно протянула руки, приветствуя подругу.

— Крессида, как я рада вас видеть здесь! — Она повелительно посмотрела на двух пожилых придворных дам, усердно вышивавших что-то, сидя подле окна. — Вы обе свободны. Ступайте же.

Дамы неохотно пошевелились, но принцесса не спускала с них холодных глаз, и они, наконец, пятясь, вышли, затворив за собою двери.

Элизабет заставила Крессиду сесть рядом с собой.

— Простите, что заставила вас ждать. У меня была леди Стэнли, она почти ежедневно меня навещает, и вы сами видели — мне не так-то просто остаться одной.

Она посмотрела на закрытые двери, и Крессида поняла, что принцесса, как и покойный ее дядя, уже успела осознать, что монархи лишены права уединяться, особенно ради того, чтобы отдаться своему горю.

Элизабет бросила взгляд на траурное платье Крессиды и тяжело вздохнула.

— Не могу выразить, как мне жаль, что вы потеряли Мартина в том ужасном лестерском сражении. — Она на миг отвернулась, словно не желая, чтобы Крессида видела выражение ее лица. — Но вы, по крайней мере, имеете право оплакивать его. Мне же это заказано.

В ее шепоте слышалось столько горечи, что Крессида протянула руку и нежно коснулась руки подруги. Внезапно Элизабет резко к ней повернулась:

— Вам известно, что я должна выйти замуж за короля Генриха?

— И стать королевой Англии. Да, миледи, и вся Англия будет радоваться в день вашего бракосочетания. Я желаю вам счастья.

— Так ли? — ломким голосом спросила Элизабет. — Я поступлю так, как необходимо, как поступили и все другие члены моей семьи. Этим предложением король оказал мне честь, и я должна принять его с почтительной благодарностью. — И тут же она добавила: — Я буду королевой лишь по имени, не так, как моя тетушка: ее муж прислушивался к ее советам, даже когда не мог, ради блага королевства, принять их.

Крессида молчала. Со стесненным сердцем она понимала, что Элизабет доверяет ей то, чего не может доверить никому другому. Она подняла голову и, заглянув прямо в голубые глаза принцессы, прочитала в них, наконец, всю правду. Элизабет действительно любила своего дядю настоящей любовью, любила его как мужчину, понимая, что любовь эта безответна, но ни о чем не сожалела, только знала — теперь — ужасную правду, что никогда уже не испытает этого чувства ни к кому другому.

— Могу ли я чем-нибудь помочь вам, Крессида? — мягко проговорила Элизабет. — Я еще в состоянии улаживать кое-какие дела личного свойства. Хотите вернуться ко двору, когда кончится ваш траур? Я была бы счастлива видеть вас рядом.

Крессида медленно покачала головой, ее глаза были полны слез. Какое же одиночество ожидает Элизабет впереди!

— Нет, миледи, я… — Она колебалась, не зная, даже сейчас, можно ли довериться этой женщине, и вдруг решилась: — Я пришла умолять вас… то есть спросить, не могли бы вы получить для меня… разрешение на поездку за границу.

Элизабет внимательно посмотрела на нее:

— Для себя?

Крессида мучительно проглотила ком в горле и опять покачала головой. Элизабет быстро к ней наклонилась:

— Вы хотите помочь кому-то бежать из королевства?

— Да, миледи… до тех пор, пока он не сможет надеяться на прощение короля…

Элизабет все еще смотрела на нее так пристально, что Крессиде казалось, будто она заглядывает ей прямо в душу.

— Для Мартина? — шепнула она, не решаясь поверить.

Крессида склонила голову.

Элизабет откинулась назад в своем кресле, и Крессида почти видела, как в голове ее мчатся мысли; наконец она сказала самым решительным тоном:

— Не надейтесь на прощение, Крессида.