Миссис Оддингселл видела, как я зеваю от скуки.

— Что вас так утомляет? — без всякого сочувствия однажды спросила она.

— Разговоры хозяйки и леди Дадли, — призналась я. — Почему ваша подруга сплетничает, будто жена какого-нибудь фермера? Неужели ей есть дело до всех этих молочниц, поваров и прочих?

Миссис Оддингселл как-то странно посмотрела на меня, но ничего не сказала.

— У леди Дадли что, нет друзей при дворе? Она что, не получает никаких известий от мужа, если вынуждена дни напролет слушать чужие сплетни и обсуждать их?

Лиззи молча покачала головой.

В доме Филипсов рано ложились спать. Я особо не возражала, поскольку бесцельно проводимые дни утомляли хуже всякой работы. Я пробовала читать, но хозяева дрожали над каждой своей книжкой, боясь, что Дэнни ее порвет или изомнет страницы. Мои попытки читать по вечерам пресекла домоправительница Филипсов, заявив, что здесь не Лондон и свечи почем зря у них не жгут. Наверное, им всем было бы легче, если бы я и впрямь оказалась шлюшкой сэра Роберта, которую он из милости спас и привез в Англию.

Все дни Эми Дадли, все ее действия были пронизаны скукой. Она двигалась по жизни с какой-то холодной отрешенностью. Можно было подумать, что своя собственная жизнь у нее где-то припрятана и сейчас она живет чужой жизнью, которую бесцельно и бездумно растрачивает. Глядя на механически повторяемые действия, я стала воспринимать эту женщину как большую заводную куклу. Я видела такие в сокровищнице Гринвича. Мне сразу вспомнились золотые солдатики. Один бил в барабан, другой наклонялся и стрелял из пушки. Правда, завода их пружин хватало ненадолго; когда он кончался, фигурки замирали. Пружина внутри леди Дадли была заведена на многие годы. Ее механизм отличался большим совершенством, поскольку все колесики и шарниры двигались практически бесшумно, создавая видимость живого человека. Жизни как таковой в ней не ощущалась. Леди Дадли находилась в постоянном ожидании. Потом я сообразила, чего она ждет. Она ждала вестей от сэра Роберта.

Меж тем наступил февраль, а вестей от сэра Роберта по-прежнему не было. Я помнила, как он обещал вскоре приехать и подыскать мне работу. Если бы его вновь арестовали, мы бы об этом узнали. А так… Я представляла, как тяжело переживала королева потерю Кале, но сэр Роберт явно не был единственным виновником поражения англичан.

Эми Дадли, конечно же, свыклась с отсутствием мужа. Но пока он находился в Тауэре, отсутствие имело совсем иную окраску. В глазах ее отца, родственников, в глазах друзей и сторонников сэра Роберта она выглядела мученицей, верной, любящей женой, не отрекшейся от мужа. Все они молились о скорейшем его освобождении и утешали ее, говоря, что счастье обязательно вернется под крышу дома Дадли. Однако теперь и ей, и всем становилось ясно: выйдя на свободу, сэр Роберт отнюдь не собирался возвращаться к жене. Причин я не знала, но он явно не торопился оказаться в ее обществе и в одной постели с нею. Возможно, леди Дадли и надеялась, что муж, освободившись из Тауэра, вернется в ее крошечный мир повседневных забот и сплетен. Сэру Роберту было тесно в этом мире. Свобода означала для него королевский двор, внимание королевы, политику, власть, поля сражения. Он и его жена жили в разных мирах, и привычный мир сэра Роберта ее пугал и отталкивал.

Как-то миссис Оддингселл проболталась и сказала, что Эми много раз уговаривала мужа уехать в ее родной Норфолк и жить там тихо и спокойно. Лондон казался ей местом постоянных угроз. Но где еще было проявиться неуемному честолюбию сэра Роберта? Он умел и любил рисковать, считая риск неотъемлемой частью своей жизни. Наблюдая за леди Дадли, я понимала: трудно было найти сэру Роберту более безнадежную жену, чем она.

В середине февраля леди Дадли отправила за сэром Робертом одного из своих слуг. Она послала его в Ричмонд. Весь двор находился сейчас там, поскольку королева избрала Ричмондский дворец местом, где она проведет последние недели беременности и будет рожать.