Закончив говорить по этому поводу, изрядно пожилой фельдмаршал непременно открывал свою табакерку, брал оттуда понюшку табаку, с шумом и свистом втягивал ее своим простуженным носом, после чего долго, оглушительно и, с видимым удовольствием, чихал. Доводы против, как вполне прагматичные, о разоряемых чужой армией землях, так и поэтические, о стонущих под игом завоевателя подданных гроссгерцога Максимиллиана, фельдмаршал напрочь отметал. Возможно, с точки зрения новейшей науки, стратегии, фон Берг был совершенно прав — Эрвин даже был полностью уверен в этом, — и служи под его началом не живые солдаты и офицеры, а некие абстрактные математические единицы, выкладки командующего были бы безукоризненно верны. Однако же армия состоит из живых людей, для которых есть очень большое различие: кашлять, чихать и подвергаться лишениям на чужой территории, или же на своей, притом, что противник промаршировал уже практически половину твоей отчизны. Недовольное бормотание о том, что дай фельдмаршалу волю, так тот Кабюшо и до самого Хафеля допустит, слышалось уже не только в офицерском собрании, но и у солдатских костров, причем не вполголоса, а уже практически в открытую. Не добавляло боевого духа и то, что бригада Коха, исполнявшая такую же, что и бригада фон Эльке, заградительную миссию была, в тот же день, когда Эрвин дал бой фон Зюшвицу, наголову разгромлена.

Однако находящийся где-то в эмпиреях военной науки фельдмаршал слышать об этих обстоятельствах ничего не желал, и лишь большого труда стоило офицерам-кавалеристам добиться у него разрешения потревожить померанцев на флангах — чем они весь вчерашний день и занимались. Кабюшо, вероятно, также дал своим рубакам возможность погреться, помахав саблями и палашами, однако на общее положение дел это никак не влияло. Кавалеристы съезжались небольшими группами, человек по двадцать-тридцать, на значительном удалении от основной массы войск, рубились, затем одна группа обращала в бегство другую, преследовала некоторое время, и затем победоносно возвращалась в лагерь. Иные офицеры бравируя удалью, причем не только кавалерийские, затеяли устраивать поединки на «ничейной» земле между двумя армиями, когда просто так, ища противника по принципу «кого Бог пошлет», а нередко и по всем правилам дуэльного кодекса, с официальными вызовами конкретным лицам, секундантами, протоколом поединка, врачом и священником. Но больше было все ж таки находников. Юстас фон Лёве, оправдывая свою фамилию и невзирая на высокий гвардейский чин, например, схватился разом с двумя кирасирами, одного ранил серьезно и взял в плен, другого задел лишь едва-едва, но все же обратил в бегство, чем и хвастал напропалую весь вечер в офицерском собрании. Эрвин, еще к тому и напрочь продувший ему в штосс, молча скрежетал зубами от зависти — такие забавы считались невместными для генералов.

Кое-как отогревшись у жаровни и наскоро позавтракав из солдатского котла — пищей грубой, неизысканной, зато сытной и горячей, фон Эльке выслушал доклад доктора Кальмари и настроение его, и так далеко не радужное, упало словно стрелка барометра, в ожидании бури. Количество заболевших было таково, что вместе с боевыми потерями и отставшими убыль в штыках у его бригады вплотную приблизились к половине личного состава.

— Доктор, голубчик, но ведь надобно что-то делать. — заметил Эрвин.

— А что, прошу меня простить, я могу поделать? — Кальмари всплеснул руками. — Я, знаете ли, синьор, в некотором роде хирург. Хороший, без ложной скромности замечу, но хирург. Мое дело — отрезать и пришивать. Да, я запросил в дивизионном лазарете микстуры, сразу же как мы к Аурумштадту вышли, осмелюсь доложить, запросил. И что же я слышу в ответ? В ответ я слышу, что микстур и так не хватает, что в избытке только перевязочный материал и, простите, шнапс! Я не стану спорить, он согревает, но если так греться долго, то у нас и здоровые слягут из-за печеночных колик.