Зейдл начал посещать библиотеки при семинариях в Люблине и Кракове и прочел гам все трактаты, написанные обращенными евреями. Вскоре он заметил, что все они абсолютно одинаковы. Авторы были невеждами и без зазрения совести занимались плагиатом, воруя друг у друга целые страницы и ссылаясь на одни и те же несколько абзацев из Талмуда, в которых содержалась критика гоим. У некоторых даже не было собственных слов, и они просто переписывали труды других, ставя на них свои имена. Настоящая книга еще не была написана, и кто же мог справиться с этой задачей лучше него, с его-то знанием философии и каббалистической мистики? Вместе с этим Зейдл нашел в Библии несколько новых доказательств того, что пророки предвидели рождение, страсти и воскресение Иисуса, и доказал некоторые положения христианства с помощью логики, астрономии и естественных наук. Трактат Зейдла должен был стать для христианства тем же, чем для иудаизма явилась «Сильная рука» Маймонида, — и он же должен был перенести автора из Янева прямо в Ватикан.

Зейдл читал, думал, писал, проводя в библиотеке дни и ночи. Время от времени он встречался с христианскими мудрецами и говорил с ними на польском и латыни. С той же страстью, с какой раньше он изучал еврейские книги, Зейдл засел теперь за христианские. Вскоре он уже помнил наизусть целые главы из Нового Завета. Он стал экспертом в латыни. Он так хорошо разбирался в христианской теологии, что священники и монахи просто боялись с ним разговаривать: он обязательно находил в их речах какие-нибудь ошибки. Много раз его обещали зачислить в семинарию, но всегда в последний момент что-то срывалось. На пост краковского библиотекаря, который прочили ему, назначили родственника губернатора. Зейдл начал понимать, что и среди гоим не все так уж хорошо. Священники поклонялись не Богу, а Золоту. Их проповеди были полны ошибок. Большинство из них не только не знали латыни, но и на польском говорили неправильно.

Долгие годы Зейдл работал над своим трактатом и никак не мог его закончить. Его требования к себе были так высоки, что он постоянно находил изъяны в уже сделанной работе, и чем дальше продвигался вперед, тем этих изъянов становилось больше. Он писал, зачеркивал, переписывал, рвал и писал снова. Его папка распухла от различных цитат, заметок и выписок, но свести их воедино Зейдл не мог. После постоянно многолетнего напряжения он так запутался, что уже и сам не мог понять, где правда, а где ложь, где есть смысл, а где только бессмыслица, что будет угодно церкви, а что воспримут как ересь. Он не верил больше в то, что называл истиной и ложью. Тем не менее он продолжал работать, и в голову ему приходили все новые и новые идеи. Он так часто обращался к Талмуду, что чем больше погружался в его глубины, тем больше делал пометок на полях, чем больше списков сверял, тем сложнее ему было решить, пишет ли он свой труд против или в защиту Талмуда. Со временем он прочел книги о судах над ведьмами, отчеты о девушках, уличенных в связи с Сатаной, документы инквизиции — в общем, все материалы, которые могли помочь в понимании той или иной страны или эпохи.

Постепенно золотые монеты в мешочке, который Зейдл всегда носил на груди, иссякли. Его лицо пожелтело, как пергамент. Взгляд потух. Руки дрожали, как у старика. Сутана запачкалась и обтрепалась. Надежда прославиться исчезла. Он стал жалеть и о своем обращении. Но обратного пути уже не было: во-первых, он больше не верил ни в одну религию, а во-вторых, существовал закон, по которому христианина, решившего перейти в иудаизм, следовало сжечь на костре.

Однажды, когда Зейдл сидел в Краковской библиотеке и изучал очередной старинный манускрипт, свет перед его глазами померк.