— Ну…

— Ты согласен?

— Если рабби настаивает…

— Не называй меня больше рабби. Теперь я один из твоих сборщиков фруктов. И обещаю, я буду честным работником.

— В чем в чем, а в этом я не сомневаюсь.

— Когда ты поедешь в сады?

— Через пару часов.

— Заезжай за мною, я буду ждать.

— Хорошо, рабби.

Шлоймо Меир подождал еще немного и ушел. В дверях он обернулся: раввин стоял теперь в одиночестве, крепко стиснув руки и глядя на стены. Он покидал синагогу, в которой молился столько лет. Здесь все было таким знакомым: двенадцать знаков зодиака, семь звезд, фигуры льва, оленя, леопарда и орла, непроизносимое Имя Бога, нарисованное красным. Позолоченные львы, держащие своими высунутыми языками скрижаль с Десятью Заповедями, внимательно смотрели янтарными глазами на рабби. Ему казалось, что эти священные животные хотят спросить: «Почему так долго? Неужели же ты сразу не мог понять, что нельзя одновременно служить Богу и человеку?» Их открытые пасти смеялись с какой-то особой великодушной свирепостью. Рабби запустил руку в бороду. «Что ж, никогда не поздно. Впереди еще целая вечность…»

И он пошел к выходу. Дойдя до порога, он остановился и, хотя в синагоге не было мезузы, приложил к дверному косяку указательный палец и поцеловал его.

Скоро удивительная новость облетела Ямполь и Явров. Рабби Ионатан, его жена и дочь стали сборщиками фруктов в садах у Шлоймо Меира.

КУНЕГУНДА

1

К вечеру холодные ветры задули с болот, что тянулись за деревней. Небо заволокло тучами, и липы зашелестели последними листами, еще не опавшими с порыжевших ветвей. Из напоминающей поганку избушки, без окон и с покосившейся соломенной крышей, вышла старая Кунегунда. Дым выходил через дыру в трубе, а дверь почти провалилась внутрь, как дупло, выжженное в дереве молнией. Сама старуха чем-то напоминала бульдога, она была такой же маленькой и толстой, с квадратным подбородком. Седые пряди спутались в некое подобие рога, белые волоски росли из бородавок на щеках. Ступни ног с давно сошедшими ногтями покрывали мозоли и нарывы. Опираясь на клюку, таща за собою мотыгу, Кунегунда оглянулась по сторонам, принюхалась к ветру и нахмурилась. «С болот, — пробормотала она. — Все беды и напасти оттуда. Гнилая погода. Проклятая земля. Урожая в этом году не будет. Все унесет ветер. Крестьянам останется одна мякина, а их выблядки будут пухнуть с голода. Смерть наведается ко многим».

Вокруг хижины Кунегунды, стоящей у самого края леса, росли сорные травы и ежевика, с мохнатыми листьями, усыпанными спорами, похожими на перхоть, ядовитыми ягодами и колючками, кажется, специально созданными для того, чтобы рвать одежду. Матери запрещали своим детям даже проходить мимо кишащей змеями Кунегундиной хижины. Жаворонки никогда не вили гнезд на ее крыше. Казалось, что Кунегунда ждет приближения бури. Она скривила свой жабий рот и прохрипела: «Будет мор, мор. Болезни всегда приходят оттуда. Зло хочет кого-то забрать к себе. В этом ветре — дыхание смерти».

Мотыга была нужна ей не для того, чтобы окучивать картошку, она собирала с ее помощью травы и корешки, растущие неподалеку от хижины. У нее имелась своя собственная аптека: помет дьявола и змеиный яд, капустные черви и веревка висельника, мясо гадюки и волосы эльфа, пиявки и амулеты, воск и ладан. Все это было нужно Кунегунде не только для того, чтобы помогать другим, но и для собственной безопасности. Злые силы преследовали ее с самого детства. Мать, пусть горит она в аду, ненавидела ее и постоянно била. Отец, напиваясь, тоже давал волю рукам. Брат Йозек пугал рассказами о Дзяде и Бабуке. Истории сестры Теклы были не лучше.