— Но как же он мог сохраниться, если он доисторический?

— Лед сохранил его в целости. Возможно, что он пробыл в нем тысячи лет, — сказал Фредерик.

— Я никогда не слыхал об этом.

— Это уже давно известно, и не мы первые делаем такое открытие.

Фредерик велел вырубить мамонта изо льда. Животное великолепно сохранилось, и когда тушу разрубили на части, мясо оказалось совсем розовым и свежим. Его отдали собакам, которые с жадностью на него набросились.

Устройство станции заняло два дня.

Ледяные стены пещеры закрыли звериными шкурами, на пол также постлали шкуры. Когда все было готово, встал вопрос о том, кому оставаться для охраны станции.

Не желая брать это на себя, Фредерик предложил матросам сговориться между собой и самим выделить желающих остаться.

Ночевали люди в новой пещере, и ночь прошла неспокойно. Среди сна их тревожил какой-то шум и возня, как будто зверь рычал и царапался в массивную, сработанную из толстых досок дверь станции.

Когда утром один из норландцев открыл дверь, чтобы выйти наружу, он увидел лежащего у порога огромного белого медведя и в испуге бросился назад.

Но Эдмунд сразу догадался, кто был их неожиданный гость, и воскликнул:

— Друг Фриц!.. Друг Фриц!..

Медведь сейчас же бросился к своему господину и начал ласкаться.

Верное животное, по совету эскимосов, боявшихся, что медведь привлечет к ним других хищников, оставили на корабле. Гаттору, начальнику охраны брига, было поручено следить, чтобы он не удрал. Шесть дней медведя держали на цепи, а на седьмой, видя, что он тих и смирен, спустили. Хитрый друг Фриц только этого и ждал и сейчас же побежал разыскивать своих хозяев, руководствуясь чутьем.

Конечно, отправить назад зверя было нельзя, и волей-неволей пришлось примириться с его присутствием и включить его в число членов полярной экспедиции.

Поняв, что его оставляют, медведь весело запрыгал вокруг Эдмунда, потом стал обходить всех присутствующих, обнюхивая их и как бы отдавая долг вежливости при встрече. Когда очередь дошла до Густапса и Иорника, медведь угрожающе зарычал, и его с трудом удалось успокоить.

Эта необъяснимая антипатия медведя к двум эскимосам показалась подозрительному Грундвигу заслуживающей внимания, и он удвоил свою бдительность.

На общем совете матросы предложили оставить для охраны станции Грундвига и Гуттора, но оба друга запротестовали.

— Мы с Гуттором офицеры, — сказал Грундвиг, — и простые матросы не могут нами распоряжаться. Надо было спросить нашего согласия.

— Ты должен согласиться, что они правы, — сказал Эдмунд. — Ты уже стар и тебе не под силу будет путешествие к полюсу, а здесь ты бы мог принести нам гораздо больше пользы…

И, видя, что старик пытается все-таки протестовать, он добавил:

— Если с тобой что-нибудь случится в дороге, это будет для меня большим горем: ведь я смотрю на тебя теперь как на своего второго отца.

Крупные слезы показались на глазах стариками медленно поползли по морщинистым щекам.

— Эдмунд! — сказал он, с трудом удерживая рыданья. — Зачем говоришь ты мне все это?.. Ты заставил меня плакать, как малого ребенка… Я сделаю все, что ты захочешь! Если ты прикажешь — я останусь.

С этими словами слуга и господин бросились друг другу в объятия.

— Ну а ты, Гуттор, — спросил Фредерик, — согласен ли остаться?

— Я сделаю так, как скажет Грундвиг, — отвечал гигант. — Но раньше дайте нам посоветоваться.

Поднявшаяся снежная буря заставила герцога отложить свой отъезд до следующего дня, и в распоряжении Грундвига и Гуттора была еще целая ночь.