— Ты истратил всю щепу для розжига, — ответила она. — А дровяную поленницу я прячу за елью, чтобы держать сухой. — Обе её миски и стула были уже заняты. Впрочем, какая разница? Она по-любому не посмела бы вот так, запросто, отобедать их Пикки. Розмари спрашивала саму себя, а сможет ли она по-прежнему просыпаться, с завтрашнего утра, без хриплого клёкота за окном. Всё, долой дурные мысли. Слишком поздно, чтобы исправить хоть что-то. Ей просто следует идти дальше. Блестящий нож Пелла лежал рядом, на столе, близ распластанной тушки. Подобрав его, тот отхватил себе очередной шмат курятины. К её удивлению, нож, как по маслу, пропорол жёсткие сухожилия. Так что, последнее он ощутил, лишь засунув кусок в рот и заработав челюстями, с трудом прожёвывая, раз за разом. Розмари старалась не чувствовать некоего удовлетворения, что курятина вышла настолько неподатливой.

— Должно быть, нож на редкость остёр, раз запросто рассёк мясо, — высказалась вслух, но Пелл лишь сильнее заработал челюстями, как если бы Розмари поддела его, пырнув этим самым ножом. Торопливо запихнул последний обратно в ножны, даже не потрудившись почистить от кровавых ошмётков.

— Это был подарок, — сказал он, а потом прибавил, словно не устояв перед желанием похвастаться. — Калсидийская сталь. Лучшая, что можно купить за большие деньги.

Розмари ответила молчанием. Пелл не распознал подспудной насмешки за замечанием. Этому дурню не известно даже, что взрослый петух не годится для жарки, но только, чтобы потушиться в горшке. Как он сумел прожить всю жизнь в деревне и не знать таких простых вещей? Как ему удавалось держаться в стороне от простой работы, быть выше этого, не утруждаясь марать руки тем трудом, что даёт пищу, выставляя на стол. Розмари заставила себя вспомнить прошлое, пробравшись мыслью через сплетенья лет. Рори, отпрыск местного извозчика, подступался к ней однажды. Он много и тяжело трудился, но его некрасивое лицо и загрубелые руки не пришлись ей по вкусу. Не очаровали. Нет, только не они. Она пала перед другим, парнем с мягкими волосами и в красивых нарядах. На нём никогда не было ни пылинки, ни грязи, говорила она себе, оттого, что тот никогда и не знал ни малейшей работы. Как Розмари не смогла разглядеть крывшегося за красивым лицом идиота, отродясь не знавшего никакого труда? Что стряслось с нею? Каким чудом она могла повестись на человека, не имевшего за душой ничего, кроме улыбки от уха до уха и хорошенькой мордашки да знавшего разве что, как распевать по тавернам сладкие песни?

Розмари еле-еле успела остановить Пелла, когда тот, подобрав, что оставалось на столе, вознамерился было пошвырять остатки в огонь.

— От горелых костей по всему дому только и пойдёт, что вонь. Кроме того, я могу сварить суп, — из костей да остатков мяса на них. У меня оставались пара реп и лук… — Он глянула на кухонный шкаф, и слова обернулись ложью. Репы исчезли тоже.

— Ты не можешь просто пожирать всё, что тебе попадётся под руку здесь, в доме! — гневно воскликнула Розмари. — У меня свои расчёты на то, что идёт в ход сейчас, а что мы приберегаем на потом.

— Ну, если ты думаешь, что я собираюсь так и ходить голодным, пока по двору бегают куры, подумай ещё раз и хорошенько. Я не настолько беспомощен. Или глуп.

Тысяча подходящих ответов пришли ей в голову. Но лишь один оформился в мысль, ясную и отчётливую. Этот красавчик, этот фасонистый глупец будет уничтожать всё на своём пути, всё, над чем она так тщательно корпела и возводила здесь три последних года, — прежде чем довершить начатое. Он не собирается слушать её и краем уха.