— Боюсь, я не совсем вас понимаю… — озадаченно промямлил я.

— А это означает, — продолжала она, — что все хорошее рано или поздно кончается. Хотя мы все существуем тут, на платформе № 5, с незапамятных времен, всегда вели себя тихо, довольствовались малым и старались не привлекать к себе лишнего внимания. Нам действительно нравилось тут работать. Но теперь, когда спрос падает и все такое, головной офис собирается вернуть нас назад. У них, видите ли, нет средств, чтобы позволить нам и дальше работать по индивидуальному плану. Мы должны снова стать членами общей команды , а значит, лавочку придется прикрыть. Самое позднее, к концу этой недели…

— К концу этой недели?  — переспросил я. — А как же мой роман?

И я попытался объяснить, в каком затруднительном положении оказался, ибо — по абсолютно необъяснимой причине — это кафе в течение полутора лет было единственным местом, где меня посещало вдохновение; именно это  кафе на платформе № 5, эти  пропитанные жиром сэндвичи с беконом и этот  крепкий дешевый чай в большой кружке играли для меня роль спасательного круга. Если кафе сейчас закроется, как мне, скажите на милость, закончить свою книгу?

Бренда посмотрела на Сэма, вздохнула и сказала:

— Да, просто стыд и позор!

Я попытался объясниться еще раз — теперь уже в терминах простой психологии. Писатели — народ суеверный, сказал я, и часто задерживают сдачу работы из-за того, что слишком полагаются на некие собственные ритуалы или нелепые предрассудки, которые другим крайне редко кажутся разумными. Некоторые, например, могут писать только на берегу определенного источника, или только в определенное время суток, или только в каком-то определенном месте…

Сэм усмехнулся и остановил меня:

— Вам совершенно не нужно ничего нам объяснять. Я, например, отлично понимаю, что вы имеете в виду.

— Правда? Вот уж не думал. И что же вы пишете?

— О, нет, я не пишу. Я больше театр люблю.

Я попытался представить себе Сэма на сцене, но это было невероятно трудно.

— Это скорее Фред писательством увлекается, — сказал Сэм, быстро глянув на Бренду. — Писательством, поэзией, драматургией, ну и тому подобным.

— Но это же прекрасно! — воскликнул я. — Очень хорошо, когда у человека есть хобби. А чем увлекаетесь вы, Бренда?

— Раньше я была танцовщицей.

— О… — Я с трудом удержался, чтобы не расхохотаться ей в лицо, и изобразил на устах вежливую улыбку. Ей-богу, мне куда легче было вообразить едва образованного Толстого Фреда за написанием романа или Сэма в драматической роли, чем Пышку Бренду в балетной пачке.

— Никогда не следует судить по внешнему виду, — заметила она, словно прочитав мои мысли. — Вдохновение способно прийти к любому — вне зависимости от формы и размеров, уж вы-то, кажется, должны бы это понимать.

И она умолкла, вернулась за стойку и занялась перекладыванием пирожных на витрине.

Я медленно допил чай и заметил, что лохматый поэт уже ушел. Бренда убрала с его стола грязную посуду, протерла стойку и, подойдя к двери, перевернула висевшую на ней табличку с «Открыто» на «Закрыто».

— Сегодня, пожалуй, можно закрыться пораньше, — сказала она. — Посетителей, похоже, больше не будет.

— Неужели вы действительно собираетесь уезжать?

Бренда кивнула.

— Мне очень жаль, дружок, но ничего не поделаешь.