Так что ястребов не отстреливали. Разве что в приступе гнева. Помню, однажды, когда с неба раздалось мяуканье котенка, которого уносил в когтях ястреб, моя мать выстрелила из ружья вдогонку хищнику. Конечно, толку никакого.

Дневные часы принадлежали ястребам, зато рассвет и сумерки — совам. С заходом солнца цыплят загоняли в курятники, но совы в свой час рассаживались по деревьям; и припозднившаяся сонная сова могла схватить птицу при самых первых лучах солнца, когда открывали курятники.

Время ястребов — солнечный свет. Время сов — полумрак, но уж ночь-то — это время котов, лесных диких котов.

И тут ружье оказывалось кстати. Птицы могли свободно перемещаться по необъятному пространству неба. У котов имелась своя нора; они жили парами, у них рождались котята. Когда один такой кот решил поселиться на нашем холме, мы его уничтожили. Коты приходили ночью к курятникам, им было достаточно невероятно маленьких отверстий в стенах или в проволочном заграждении. Дикие коты спаривались с нашими кошками, соблазняли мирных домашних кисок опасной жизнью в буше, к которой те, как мы были уверены, не приспособлены. Дикие коты подвергали сомнению статус наших уютных, домашних кошек.

Однажды негр, работавший у нас на кухне, рассказал, что заметил дикого кота на дереве, посреди склона холма.

Брата дома не было, так что я сама вооружилась ружьем 22-го калибра и пошла искать этого кота. На дворе стоял полдень: отнюдь не время диких котов. Кот разлегся на ветке небольшого деревца и фыркал. Его зеленые глаза горели. Дикие коты вовсе не красавцы. У них безобразная желто-коричневая шерсть, на ощупь жесткая. И еще они воняют. Этот кот недавно утащил цыпленка. Земля под деревом была вся усеяна белыми перьями и уже смердящими огрызками мяса. Мы ненавидели диких котов, которые шипели и плевались, и царапались, и ненавидели нас. Этот кот был бесспорно диким. Я его застрелила. Он рухнул с ветки к моим ногам, немного подергался среди разлетающихся белых перьев и замер. Обычно я брала убитое животное за облезлый вонючий хвост и бросала его в ближайший заброшенный колодец. Но в этом существе меня что-то смутило. Я наклонилась и стала его рассматривать. Форма головы была нетипичной для дикого кота: и шерсть, хоть и грубая, казалась слишком мягкой по сравнению с шерстью диких котов. Пришлось признать: кот не дикий, а один из наших. Мы узнали этот безобразный труп, им оказалась Минни, очаровательная любимица, которая исчезла два года назад — мы думали, что ее утащили ястреб или сова. Минни, наполовину персидская кошка, была мягким и ласковым существом. Она и оказалась этой пожирательницей цыплят. И недалеко от того дерева, где я ее застрелила, мы обнаружили целый выводок котят, маленьких, но уже совершенно диких, и люди для них были врагами, доказательством чего послужили наши искусанные и исцарапанные ноги и руки. Так что мы их уничтожили. Точнее говоря, моя мать проследила, чтобы котята были уничтожены, потому что, по какому-то семейному правилу, над которым я стала задумываться долгое время спустя, разрешение неприятных дел такого рода считалось ее обязанностью.

Вот только представьте: дом всегда был полон кошек. А ветеринар — только в Солсбери, за семьдесят миль. Не могу припомнить никакого «врачевания» котов, да и кошек, конечно. Раз были коты — значит, котята появлялись часто и во множестве. Кому-то надо было уничтожать нежелательных котят. Может, это делали африканцы, нанятые для работы в доме и на кухне? Помню, как часто звучала фраза: «Булала йена!» (Убей этого!) Если в доме или на ферме появились раненые и слабые животные и птицы: булала йена!

Однако у нас имелись дробовик и револьвер, и ими пользовалась моя мать.

Например, со змеями всегда разбиралась она.