Никто не пытался уличить его в неточностях, и солгать удалось легко и убедительно. А каждое услышанное на Земле слово укрепляло его в принятом решении и почему-то одновременно расшатывало убеждение, что он поступил правильно.

    Челнок сел на крышу города. Вольт спустился на свой этаж и вышел во внутренний сквер. Пешеходные дорожки, движущиеся и обычные, а рядом, за плотной стенкой неприхотливого барбариса, тоненькие чахлые деревца. Несмотря ни на что, деревья не желали расти на внутренних этажах гигантских домов.

    Вольт остановился, не дойдя до своей квартиры. В живой изгороди зиял просвет. Раньше тут рос куст шиповника. Неделю назад, когда Вольт улетал, среди листьев появился плотный, зелёный с красным кончиком бутон. Теперь куста не было.

    К Вольту подошел сосед, Иван Стоянович Бехбеев.

    -  Смотришь? - спросил он. - Смотри. Вот как бывает: занюхали цветок. Не стоило и сажать. Я, как это началось, решил полюбопытствовать и поставил счётчик. Так, знаешь, в первый день цветок две тысячи человек понюхали. В очередь стояли, как на выставку. Каждый наклонится, вдохнёт поглубже и отходит. Так весь день. Пальцем до него никто не дотронулся, а он всё равно на третьи сутки завял. И ведь понимаю, что всё зря, а всё-таки новый цветок посажу, как только черенок достану. А его опять занюхают, это уж как пить дать. Растения не любят, если чего слишком много. Я по своей работе вижу. Машины мы на границе задерживаем, а если кто с малышами пешком идёт заповедник посмотреть, то порой закрываем глаза. Так вот, там то же самое, вдоль границы ничего не цветёт, редко когда чертополох распустится. Понимаешь, не рвут их, а сами не цветут!

    Вольт не раз слышал печальные рассказы Бехбеева о службе в заповедниках, как раньше они медленно умирали и как двадцать лет назад, когда Вольт был ещё мальчишкой, их спасли, засадив человечество в огромную тюрьму. Смешно и обидно: тюрьмой была вся Вселенная, кроме того единственного места, где люди могут и хотят жить. Всё это Вольт знал, но сейчас он обратил внимание совсем на другое.

    -  Иван Стоянович, - спросил он, - я не совсем понял; выходит, туда пытаются пробраться на гравилётах и без детей?

    -  А ты как думал? - Бехбеев выпрямился. - Мерзавцев на свете ещё сколько угодно. Да и нормальным людям тяжело. Особенно когда объявили проекты быстрого освоения: у всех было ощущение, что скоро конец бедам и можно не скопидомничать. Тогда гравилёты косяками в зоны шли, а мы их силовыми полями невежливо останавливали. Страшно вспомнить. Я теперь этих новинок в освоении просто боюсь. Взбунтоваться сапиенсы могут, а четвероногим расплачиваться. Вы уж осторожней открывайте, чтобы зря не обнадёживать и не разочаровывать.

    -  Обязательно, - ответил Вольт и, извинившись, пошёл, всё ускоряя шаг, потому что дверь его квартиры открылась и на порог вышла Рита.

    -  Вольтик, расскажи мне сказку. Всё равно какую, только грустную. Ты рассказывай, а я буду слушать тихонько как мышка. Только если совсем печально станет, я тебе в подмышку ткнусь и немножко поплачу. Ты ведь не рассердишься?

    -  Что ты! - сказал Вольт. - Слушай. Далеко-далеко, в укромном уголке мироздания, вокруг жёлтого солнышка бегает маленькая планетка. Я, конечно, неправ, она не маленькая, для себя она очень даже ничего. У неё есть голубое небо и трава, зеленее которой не найти, есть море, ветер, птицы, чтобы летать, и звери, чтобы бегать. Большие белые, очень гордые птицы и смешные пушистые звери. Там можно бегать босиком и пить воздух, не боясь, что он кончится…

    -  Вольтик, какой ты у меня смешной! Разве эта сказка грустная?

    -  Да, Рита, это очень грустная сказка.