– Молекулярный анализ покажет, что его украли совсем недавно, – сказала Бугго. – Но вряд ли выявит вора.

    – Когда суммарные результаты экспертизы станут известны, господин Низа, вероятно, заподозрит вас, – сказал Хугебурка мрачно.

    – Да? – отозвалась Бугго. – Между прочим, он считает меня глупой.

    – Когда речь заходит о деньгах, людям свойственно резко менять мнение на противоположное.

    Бугго плюхнулась на кровать с бутылкой в руке.

    – Они ничего не докажут. – Она подняла голову и пьяно поглядела в глаза своему старшему офицеру. – Ничего. Ясно?

    – Если только не найдут эхолот.

    Бугго фыркнула.

    – Не найдут! У вас деньги остались?

    Хугебурка промолчал и не двинулся с места.

    – Я спросила, есть ли у вас деньги, господин Хугебурка.

    – Немного.

    – Купите мне конфет. Липких. Дешевых. Каких-нибудь карамелек. Нужно штук двадцать. Только не задерживайтесь в баре, времени мало.

    Хугебурка накинул куртку и вышел, а Бугго включила журнал и прочитала местный анекдот, которого не поняла.

    Следующие полчаса они сосали карамельки и оплевывали сладкой слюной злополучный эхолот. Хугебурку затошнило после третьей, а капитану, похоже, все нипочем. Наконец карамельки иссякли. Последнюю Бугго проглотила. Эхолот поместили в бумажный пакет и вдвоем покинули гостиницу.

    – Местные называют их дэрису, – объясняла Бугго по дороге. – По мне – обычные мурашки. Эти пушистики их смерть как боятся. Если мы закопаем эхолот в муравейнике, там даже искать не станут.

    Все прошло как по маслу. Прибор засунули в середину муравьиной кучи, и вокруг тотчас закипело строительство: спешно латались дыры, возводились новые стены, сладкое покрытие перерабатывалось и шло в дело.

    – Идемте-ка отсюда, – сказала Бугго своему офицеру, который сомнамбулически глядел на эту бурную коллективную деятельность. – Завтра и следа не останется.

    * * *

    Ближе к вечеру начался дождь. Холодный, встревоженный порывистым ветром, он то брызгал во все стороны, то, на мгновение успокаиваясь, слабо шелестел в листве и под ногами. Желтые и синие лучи уличных фонарей растекались разноцветной жижей и плавали по плохо замощенным тротуарам. В лужах вздувались крупные пузыри, но лопались прежде, чем Бугго наступала на них.

    Впереди мигал бар, похожий на опрокинутый шаттл. Ветер приносил оттуда музыку, но по дороге рвал ее на кусочки, и до Бугго с Хугебуркой долетали только хрупкие обломки, из которых никак не складывалась мелодия. А потом теплое, влажное нутро бара поглотило их.

    Битые зеркала, в беспорядке прилепленные повсюду на стенах, дробили посетителей. Эхо скакало под потолком, путаясь в искусственных металлических сталактитах и круглых пестрых лампах, а музыка по-прежнему оставалась неуловимой, существующей только в воображении трех музыкантов с мятыми лицами и свалявшейся шерстью на щеках. Один из них натужно дул в длинный оранжевый шланг, оживляя музыкальный инструмент, похожий на плоский младенческий гробик; а двое других то попеременно, то оба разом дергали толстые струны, натянутые на гигантскую бочку.

    С бутылкой и двумя стаканами Хугебурка направлялся к столику, где сидела Бугго. Ему нечасто доводилось смотреть на нее с расстояния – обычно обстоятельства тесно притискивали их друг к другу; и сейчас он остановился, чтобы получше разглядеть своего капитана.