|
И успокоил-ся. Наверное потому, что понял… Людвик. Воробей. Ведь я смотрел на этого висельника точно так же, как в тех кустах смотрел на воробья. И пум-пум-пум-пум! Раз, два, три, четыре! Повешенный воробей, висящая палочка, удушенно-повешенный кот, повешенный Людвик. Как гармонично! Какая последовательность! Труп идиотический превратился в труп логический – только логика была тяжеловесной… чересчур личной… исключительно моей… частной… специфичной. Мне ничего не оставалось, только думать. И я думал. Пытался, несмотря ни на что, сделать из этого сколько-нибудь вразумительную историю, а вдруг – думал я – именно он воробья-то и пове-сил? Он рисовал стрелки, он подвешивал палочку, он предавался всем этим сумасбродствам… мания, мания повешения, которая привела его сюда для самоповешения… маньяк! Я вспомнил, как Леон мне говорил, когда мы на бревне сидели, и, кажется, говорил правду, что он, Леон, не имел с этим ничего общего. Значит, Людвик? Мания, навязчивая идея, безумие… Возможен и другой вариант, также в рамках обычной формальной логики – что он пал жертвой шантажа, возможно, мести, кто-то преследовал, запугивал знаками, подталкивал к мысли о повешении… но кто в таком случае? Кто-нибудь из домашних? Кубышка? Леон? Лена? Катася? Возможен был еще один вариант, также довольно «обычный»: может, он не повесился? Может, его повесили? Даже сначала задушили, а потом повесили? Тот, кто развлекался развешиванием раз-личных пустячков, маньяк, сумасшедший, захотел в конце концов повесить что-нибудь более весо-мое, чем палочку… Кто? Леон? Катася? Но Катася осталась там… Ну и что из того? Она могла неза-метно пробраться сюда тысячью способами и по тысяче причин, почему бы и нет, так могло быть, возможности ассоциаций и комбинаций безграничны… А Фукс? Разве Фукс не мог заразиться мани-ей повешения, перенять ее… и… и… Мог. Но ведь он все это время был вместе с нами. Ну и что из того? Лишь только подтвердилось бы, что это он, – тогда обнаружился бы и разрыв во времени, все можно найти в бездонном котле готовящихся событий! А ксендз? Миллионы и миллионы нитей могли соединить его пальцы с шеей этого висельника… Могли… А гурали? Где гурали, которые нас привезли? Я усмехнулся при свете луны смирен-ной мысли о бессилии разума перед надвигающейся, разрушающей и парализующей действительно-стью… Нет невозможной комбинации… Любая комбинация возможна… Да… Но только нити версий слишком слабые… слабые… а тут висельник висел, весомый и тя-желовесный труп! И его висящая весомость, пум-пум-пум-пум, гармонично сочеталась с пум-пум-пум-пум воробей – палочка – кот, это было как а, б, в, г, д, как раз, два, три, четыре! Какая гармония! Какая услужливая логика, но логика потаенная, нелегальная! Очевидность, бросающаяся в глаза, но потаенная. Но эта бросающаяся в глаза, пум-пум-пум-пум, потаенная логика расплывалась в бессмыслице, как в тумане, если (думал я) хотя бы попытаться ограничить ее жесткими рамками обычной фор-мальной логики. Сколько раз мы спорили об этом с Фуксом! Можно ли говорить о какой-то логиче-ской связи между воробьем и палочкой, объединенными едва заметной стрелкой на потолке в нашей комнате, – настолько неясной, что мы лишь случайно ее заметили, – настолько неясной, что нам пришлось в конце концов дополнять ее, мысленно дорисовывать? Обнаружить эту стрелку, добрать-ся до палочки – ведь это все равно, что найти иголку в стоге сена! Какой смысл Людвику или любому другому умышленно плести сеть таких неопределенных знаков? И какая могла быть связь воробья и палочки с котом, если кота я сам и повесил? Пум-пум-пум, воробей, палочка, кот – три повешения? Разумеется, три, но третье-то я сам совершил, третья рифма от меня исходила. Химера. |
