Преподобному фра Мариано, брату ордена святого Августина, Лоренцо Медичи шлет свои наилучшие пожелания.

Как человек, пользующийся большим уважением в городе и являющийся оплотом веры в глазах истинных христиан, вы, несомненно, отнесетесь с сердечным сочувствием к этому письму, являющемуся искренним выражением моей глубочайшей признательности.

Инцидент, имевший место десятого числа сего месяца на пьяцца ди Санта-Мария Новелла, делает всех флорентийцев вашими должниками.

Оставаясь верным сыном святой церкви, я глубоко опечален тем, что оголтелая кучка чрезмерно фанатичных доминиканцев принялась подстрекать своих прихожан к уличным столкновениям.

То, что вы в столь опасной обстановке обратились к людям с увещевающими речами, красноречиво свидетельствует о вашем преданном служении как Господу нашему, так и Флоренции, да упасет ее Пречистая Дева от новых смут.

Я прошу вас не беспокоиться о душевном моем состоянии. Приговор, вынесенный мне доминиканцем Савонаролой, нимало меня не смущает. Не в его власти знать, когда наступит мой час. Разумеется, я смертен, как и каждый из нас, но предпочитаю полагаться в этом вопросе на волю Божию и вовсе не склонен прислушиваться к мнению Джироламо Савонаролы.

Ваши молитвы о моем здравии придают мне новые силы и помогают в одолении недомогания, так мучившего меня в недавнее время. Сейчас я почти оправился, но, правду сказать, не вполне, а посему приношу извинения за нетвердость руки, усугубившуюся еще и тем, что я только что закончил сонет, а эта форма стиха, как вы знаете, требует от поэта усилий.

С глубоким смирением и с искренней признательностью остаюсь вашим почитателем и должником.

Лоренцо Медичи

Флоренция,

день святых Козимо и Дамиана,

27 сентября 1491 года

ГЛАВА 5

Поднимаясь по парадной лестнице, Руджиеро остановился, чтобы посмотреть, как столяры укрепляют последнюю резную панель. Свет, идущий от ламп с отражателями из полированного металла, придавал дереву благородный медный оттенок.

— Превосходно! Патрон будет доволен! — Руджиеро провел по панелям рукой и украдкой надавил на одну из них, чтобы убедиться, что дверь, спрятанная под нею, не откроется от простого нажима.

Теобальдо, главный среди столяров, подошел к нему и встал рядом.

— Твой господин очень щедр. Если мы закончим все к Рождеству, каждому из нас обещана премия в четыре флорина. Золотом! — Он рассмеялся, — Ради этого мы готовы обшить и лоджию.

— В ней еще нужно сделать беседку, — напомнил ему Руджиеро, пряча улыбку. — Хозяин на вас надеется.

— Он может полностью на нас положиться.

Теобальдо покосился на коричневое холщовое рубище домоправителя, подпоясанное широким ремнем. Он недолюбливал чужеземцев и потому прибавил:

— В других краях вам не удалось бы построиться так скоро и хорошо. Но мы во Флоренции, а в мире нет лучших искусников, чем флорентийцы.

Руджиеро, видевший храмы Китая и Бирмы, кивнул.

— Согласен.

Впрочем, Теобальдо сделалось неловко от своего хвастовства, и он после паузы счел нужным сказать:

— Вообще-то, не всякий хозяин бывает столь щедр.

— Не всякий, — снова кивнул Руджиеро. — Я служу ему много лет и готов служить еще долгие годы.

Это было уже чересчур. Теобальдо презирал раболепие. Он скривился и качнул головой.

— Твой хозяин — человек необычный, никто не спорит. Однако я, например, никому не позволил бы собой помыкать.

Раздвинув губы в дерзкой усмешке, столяр ждал, что скажет слуга.

— Ты меня неправильно понял, — медленно произнес Руджиеро.