Квиллер потянулся к карману, где лежал конверт с фотографиями.

– Её соседка из Флориды прислала это, – сказал он, вытаскивая конверт. – Может, вам будет интересно взглянуть, как она выглядела незадолго до своей кончины.

– Господи, да она прекрасно выглядела! – воскликнула Кэрол, просмотрев фотографии. – Никогда бы не подумала, что она может решить расстаться с жизнью.

– Вы никого не узнали на этих снимках? – спросил Квиллер.

– Нет, не узнала… А что?..

– Я подумал, может, тут есть кто из Мускаунти. Птиц ведь всегда тянет собраться в стаю.

Кэрол и Полли, рассмотрев фотографии повнимательнее и обсудив каждого запечатлённого на них, так никого и не признали.

– Вот идёт Гомер. Спросите у него, – предложила Кэрол.

Старик Гомер Тиббит входил в зал своей быстрой ходульной походкой. Рядом с ним шла его новая молодая жена, смотревшая на него с преданностью и обожанием. Работая учителем, а затем и директором школы, он вырастил и вывел в люди несколько поколений и много раз поэтому клятвенно заверял, что знает всех людей в двух соседних округах.

Он надел другие очки и принялся изучать фотографии.

– Прошу прощения, но я не могу признать здесь никого, кроме Эвфонии.

– Позвольте мне, – потянулась к фотографиям миссис Тиббит.

– Ты никого из них не знаешь, – сказал муж, не скрывая раздражения, – ты и Эвфонию-то никогда не видела… Рода из Локмастера, – пояснил он стоящим рядом таким тоном, будто его супруга происходила откуда-нибудь из стран третьего мира.

– Гомеру доставляет удовольствие брюзжать по-стариковски, – сладко улыбаясь, проговорила его супруга.

– Думаю, уже пора идти наверх, – сказала Кэрол. – Гомер, поднимайтесь на лифте.

Они поднялись наверх. Сцена была затемнена. Пианист в оркестровой яме исполнял печальную таинственную прелюдию, выбранную для этого случая покойной.

– А кто за роялем? – обратился Квиллер к Полли.

– Новая заведующая музыкальным сектором в комитете по образованию. Говорят, она ещё и преподает в Локмастере.

Квиллер благоговел перед каждым, кто мог играть на фортепиано, и считал, что пианисты очень располагают к себе. Доиграв прелюдию, пианистка села в кресло впереди них, распространив вокруг сильный аромат своих духов, отчего Полли тут же стала обмахиваться программкой.

Освещение начало меркнуть, и в зрительном зале сразу же воцарилась тишина. Затем прошло несколько драматических секунд полной темноты, после чего из двух софитов на сцену полился свет. Один луч выхватил из темноты букет, скомпонованный из пурпурных и белых цветов, стоящий на пьедестале в правой части сцены. Другой луч, направленный в центр сцены осветил кресло, по форме напоминающее трон на сиденье которого лежала широкополая соломенная шляпа с лентой из пурпурного бархата. На высокую спинку кресла был наброшен бледно-лиловый тонкий шарф.

Квиллер и Полли переглянулись. Он сразу понял, о чем она думала: пьедестал! трон! королевский пурпур!

Акустика в театре была превосходной. Из динамиков, скрытых драпировкой, полились звуки знакомой мелодии Альбинони, задумчивое, тоскливое соло скрипки звучало на фоне виолончели, словно отсчитывающей сердечные ритмы. Зрители молча слушали и не отрываясь смотрели на сцену, как если бы вдруг сама Эвфония могла появиться на ней. Вступили другие инструменты, звучание ансамбля усилилось, но затем стало стихать, и вновь зазвучала лишь скрипка, её прощальные манящие аккорды.